НАШИ ЛИТЕРАТОРЫ

Крапива

1 Февраля 2020

Автобус, обдав меня в последний раз вонью сгоревшего бензина и клубами пыли, покатил по горной дороге и скоро скрылся за поворотом в лесу. А я остался один. И меня сразу оглушила тишина. Поднял свой рюкзак, взял удилище и не спеша пошел по тропе вправо от дороги. Тропа скоро круто побежала вниз, туда, где поблескивала река и вольно разбежались по берегу редкие дома.

Как-то так получилось, что уехал я отсюда безусым парнем. По жизни меня порядком помотало. Думал, что давно выпололась из сердца эта дикая горная сторона. Где когда-то пыхтел лесопильный заводишко, сопел из последних сил. Рядом гукал мотовоз, таская игрушечные платформы. Теперь и рельсов не осталось, не то что мотовоза. А ведь когда-то как ждали его появления! Мотовоз был единственным практически транспортом, соединявший горный край с равниной. Мотовоз возил пиленый лес. Главным образом кряжи бука. Буковые доски, клепку делали на молочном заводишке. Но как ни был немощен заводик, но поддерживал жизнь долины, давал работу людям и, значит, хлебушко. И требовались ему и лесорубы, и токари, и станочники, и трелевщики, и шоферы.

Но лес помаленьку выбрали, и заводишко закрыли. Лес стали беречь. Вместо завода образовали лесхоз. Рабочие ему были по большей части не нужны. И они разъехались по белу свету. Поселок, собранный когда-то из щитовых панелей, зачах, зарос крапивой, поскучнел. И хоть пролегла сюда теперь хорошая грейдерная дорога, удобная, расширенная, без опасных поворотов, и высоковольтная линия пришла в горы, а все одно мало теперь осталось здесь людей. Многие дома порушились без догляду, попросели, смотрели мертвыми глазницами окон на дорогу.

Грустно мне было смотреть на эту картину. Но такова судьба большинства поселков лесорубов. Они быстро возникают и в одночасье исчезают, как только выбирается строевой лес.

И остаются тогда в нём только те, кто тяжел на подъем или устал шастать по свету искать неверное счастье. Или прирос человек к месту, и не сдвинешь его никакими посулами. Так вот и здесь, слышал я, остался доживать век дядя Паша, мой давний знакомый.

Я знал, что он работает киномехаником, и рассчитывал остановиться у него на недельку, половить форель, побродить по знакомым местам.

Дядя Паша оказался дома, встретил меня с еле заметной улыбкой, так, словно мы расстались не целую вечность назад, а вчера или даже сегодня утром. Он не удивился, увидев меня. Сказал только:
- Ну, проходи в дом, коли приехал.

Я достал твердую колбасу, положил на стол. Знал, что теперь я ее здесь вряд ли можно достать.

- Вот гостинец вам, дядь Паш.

- Брось глупеть, - сказал тот. Какие подарки? Ты чего, к чужим приехал? Ты домой приехал. Сейчас Васена придет. Чай пить будем. Раздевайся, устраивайся. Вот твоя комната и вот кровать. Как живёшь?

- Дядь Паш, давай отложим разговоры до вечера, а?

- Спешишь куда?

- Половить не терпится.

- Вон что! Соскучился, - дядя Паша рассмеялся. - Хочешь расскажу одну ингушскую побасенку? Молодая женщина вышла замуж и семь лет дома не была. Соседку встретила, а та: как живёшь, тары-бары. А молодка ей: извини, к матери спешу. В другой раз поговорим. Коли так скучал, чего же долго не приезжал?

- А черт его знает. Так получалось. Сначала техническое училище. Два года, потом три года армии. Потом мотался по стройкам. Потом работал в Ираке. Завод строил. После этого на севере Тюмени газопровод тянул. Одним словом, жил. Иногда вспоминал. Но думал: к кому ехать?

- А мы?

- Стеснялся. Думал, может, стесню.

- Ну и зря. К нам многие как-то приезжают. Кто раньше жил и уехал. А земля родная тянет. От нее никуда не денешься. Ну ладно-ладно, вижу, ногами сучишь от нетерпения. Шагай. Да поесть возьми. Хлеба, колбасы. У реки-то на свежем воздухе быстро есть захочешь.

- Мне худеть надо, - смеюсь я, думая, что сборы завтрака еще отнимут время, да и ходить с едой не удобно, руки будут заняты. И я тороплюсь со двора туда, где шумит, бьется в тесных берегах бешеная горная река. Меня сейчас волнует один вопрос: чистая вода или нет. Если чистая, значит, не зря ехал. Форель ловится только в прозрачной воде. И потому я уже издалека пытаюсь определить, какая вода.

Ну вот наконец и берег. И я радостно отмечаю, что вода как стекло. У берега в воде видны камни. Даже слишком чистая вода. Видно, давно дождя не было. Слишком чистая вода - тоже плохо: форель когда видит рыбаков и уходит на глубину. Тогда не лов, а горе одно. Я торопливо иду в ольховый лесок, нахожу влажное место и начинаю обломком сухой балки копать землю, жирную, листовую, и переворачивать небольшие камни, под которыми разомлели красные ленивые черви. Я быстро набираю в лопух гость червей и спешу к заводи. Руки мои подрагивают от нетерпения. Я мгновенно разворачиваю леску, насаживаю червя и бросаю подальше от себя туда, где к самой воде, на противоположной стороне заводи, нависают ветви ольхи. Леска быстро уносится течением, и когда она уже снесена до самого конца и натянулась как струна и я хочу ее перебросить, в этот момент крупная форель бешено набросилась на наживку. Что форель крупная, я понял по сильной поклевке и по тому, как уверенно брала рыба. Явно не опасаясь конкуренции. Я подождал, пока леску потянет в сторону, и когда она сначала медленно, а потом молниеносно метнулась под ветви, подсек. И сразу почувствовал, что рыба на крючке. Выводить ее было неудобно из-за низко нависающих ветвей, и я боялся, что она сойдет, пока я осторожно обвожу ветви. Но рыба сидела надежно и скоро уже билась на берегу, хищно разевая ужасную пасть, унизанную острыми, как бритва, зубами и хищно выгибая красивое упругое тело. Я снял ее с крючка, надел на кукан, сделанный тут же из тонкой рогульки, положил кукан в воду, придавил камнем и присел на камень. Достал сигареты, дрожащими руками прикурил и жадно затянулся. Я был так счастлив в этот момент, что большего счастья уже и быть не могло. И потому я не спешил делать вторую закидку. Не хотел тут же испытывать судьбу. Теперь я знал, что впереди у меня три дня и я наловлю еще уйму форели и налюбуюсь красотой своенравной реки, лесом, опушками, заводями, а если повезет, то и увижу диких зверей: косуль, кабанов или выводок куниц или лисят. Их следы я обнаружил тут же, на мокром песке. Видно, приходили проверять курятники в поселке.

Вокруг пели дрозды. Ничего не знаю прекрасней их грустного пение. Тоска сжимает сердце всякий раз, когда я слышу их. И хочется куда-то идти и кому-то помочь, вызволить из беды, взять на себя чью-то душевную муку или упасть в материнский теплые колени, прижаться к материнским рукам и сладко заплакать, как плакал когда-то в детстве, сам не зная от чего: то ли от предвкушения будущей жизни, то ли от напора молодых неокрепших сил, которые просились наружу и звали неизвестно куда и неизвестно зачем. А разве сейчас знаю я, для чего живу? Кто может сказать, в чем он, смысл жизни? Может быть, в том, чтобы слышать пение дрозда, чувствовать запах молодых купырей и папоротника под ногами?

Вечером я, еле волоча ноги, тащусь к дому дяди Паши. Руку мне оттягивает тяжелый кукан. На кукане штук двадцать великолепных форелей. Тетя Васена смотрит с улыбкой, как я тяжело иду к дому, обнимает меня и плачет:
- Все-таки потянуло в родные места, бродяга?

Я обнимаю полное рыхлое тело тети Васены, вижу, как она постарела за эти годы и говорю:

-А вы молодцом, держитесь.

- Какое там молодцом, - утирая слезы косынкой, говорит тетя Васена. - Стара стала. Ноги болят. - И тут же меняет тему разговора. - Ну как, отвел душу?
- Отвел, - говорю я.

- Что с рыбой сделать?

- Что хотите, - отвечаю я. - Я главное сделал - наловил. А что дальше - уже неважно.

- Ну да, а зачем тогда ловил? Вон дядя Паша так и не научился ловить. - Почему? - удивляюсь я. - Правда, форель ловить не просто, но не так чтобы уж и не научиться. Пойдемте со мной, я научу.

- Нет, - говори тетя Васена, - не бери его с собой.

- Почему? - недоумеваю.

- А ему жалко рыбы-то. Вот спроси у него, старого дурака, - но говорит она мягко, никак не коря старика.

- Правда выпускаете? - спрашиваю дядю Пашу.

- Правда, - говорит он просто. - Такая красивая. Как брать? Пусть живет. Живое жить должно. Не понимаю тех, кто ловит. Жизнь такая короткая. Пусть бы радовалась в воде. А ты - на сковородку. - Дядя Паша смутился своего объяснения и отвернулся.

Тетя Васена принялась чистить рыбу, развела огонь в летней печи, поставила чай. И в тот момент кто-то сильно застучал в калитку. Дядя Паша поднялся, пошел, с кем-то переговорил, был слышен невнятный мужской басовитый голос. Минут через пять вернулся.

- Кто? - спросила тетя Васена, не переставая чистить рыбу.

- Ибрагим из соседнего села.

- Чего приходил?- удивляюсь.

- Часы принес, попросил отремонтировать. - И он достал из кармана старинные часы.

- А вы что, и часы можете ремонтировать?

- Балуюсь от нечего делать, - ответил дядя Паша.

- Как малый ребенок, - вступила в разговор тетя Васена. - Днями возится. Сам детали выпиливает.

- А что делать? Где возьмешь? - сказал просто дядя Паша. Часам вот этим около века. Откуда ж детали взять? Вот и делаю сам.

- Ты попроси его показать, сколько у него часов, - говорит тетя Васена. - Одних карманных штук пятьдесят.

- Правда?

- Правда, - говорит дядя Паша. - Люблю часы.

- А посмотри, сколько у него настенных, - не унимается тетя Васена. - Я спать уже не могу в доме. Каждую минуту просыпаюсь от треклятого бою. То одни, то другие бьют, проснусь и лежу до утра. Вздрагивать стала. Слава богу, уговорила, перенес в соседнюю комнату. Из-за стены не так слышно. - Покажите, дядь Паш, - прошу я.

- Пойдем, - говорит односложно он. И мы идем в нежилую комнату, сплошь занятую часами. Часы на стенах, часы в огромных футлярах, стоящие самостоятельно, на ножках. Каждая на свой манер, со своей цифирью, со своим боем.

Все часы шли. Комната была наполнена странными звуками. Вот что-то дрогнуло в самых больших напольных часах, и раздался глубокий басовый звук.

- Нравится?

- Красивый звук.

- Это что, - улыбается дядя Паша, - есть куда лучше. Услышишь еще.

- Откуда у вас столько часов? - спрашиваю я.

- Отовсюду. Люди бросают, а я подбираю. Некоторые годами ремонтирую. Но зато столько радости, когда они начинают идти!

- Да у вас, дядя Паша, золотые руки, - говорю я.

- Скажешь тоже. Ничего особенного. Каждый сумеет. Только терпение нужно.

- Нет, - говорю убежденно я. Тут талант нужен.

- Какой талант! - отмахивается мастер. А глаза так и светятся радостью. Потом он начинает выдвигать ящики стола и демонтировать карманные часы. Их столько, что у меня разбегаются глаза. В основном дореволюционных фирм и заводов. Некоторые часы - настоящие произведения искусства. Крупные, тяжелые, с картинами на крышках.

Потом они собираются на работу. Дядя Паша неторопливо надевает резиновые сапоги, жесткие плащ с капюшоном, берет в руки фонарь «летучую мышь». Я уж и забыл, что такие существуют.

- Зачем такая экипировка? - смеюсь я. - Погода-то ясная.

- Ночью дождь будет, - говорит уверенно дядя Паша.

- С чего вы взяли? Шутите, что ли?

- Какие шутки. Плакала твоя рыбалка завтра. Ноги мои лучше барометра предсказывают непогоду. Ну что, старуха, пошли?

- Ты ложись, нас не дожидайся, - говорит тетя Васена. - Умаялся небось. Далась тебе это рыбалка. А рыбу есть так и не стал. Надо же... - Она качает головой, тоже натягивает сапоги, плащ, и они выходят в ночь, освещенную сиянием звезд.

Я слышу, как тетя Васена уже со двора кричит мне:

- Там чай липовым цветом заваренный. Духовитый. Захошь, так пей на здоровье. Дюже полезный.

- Спасибо, откликаюсь я, глядя в окно, за которыми еще долго виден желтый круг от фонаря. Круг качается в такт невидимым шагом, А я какое-то время борюсь с желанием забраться в постель. Так манит она после хлопотного, трудного дня. И я перестаю сопротивляться. С удовольствием раздеваюсь и ныряю в теплые простыни. Но сон не идет, и я думаю о дяде Паше и тете Васене. Я знаю всю их биографию. Знаю, что дядя Паша с детства был сиротой. Родители умерли, когда ему не было и двенадцати лет. И с тех пор он выживал самостоятельно. Пас коров, потом работал в лесу, на лесоучастке. Никогда не учился в школе, но как-то умудрился постичь науку чтение и вечера просиживал за книгами, если не было в этот вечер фильма. Женился на Васене, когда той едва минуло шестнадцать лет. Он часто мне рассказывал свою историю женитьбы. И я ее знал назубок. Как бегал за Васеной, как отец ее подстерег его и отделал налыгачем. А потом, едва минуло семнадцать годков, предложил неожиданно жениться на дочери. Удивился. Какой жених я?

- Вижу, что не жених. Да надо ей замуж. Понимаешь, тут один командированный ей проходу не дает. Грозится увезти. А я не хочу, чтобы она на стороне жила от родного дома.

Так и стал Пашка мужем в семнадцать лет. И прожили жизнь душа в душу. Если не считать войны... А потом десять лет от сидел в лагерях. За плен. Так что двое сыновей без него выросли. И подались в дальние края за длинным рублем и что-то не спешили домой. Хотя оба были трактористами и для кого-кого, а уж для них бы работа в лесхозе всегда бы нашлась. Но они предпочли шоферить на сибирских трассах. То ли деньги пьянили, то ли простор сибирский, кто знает. А старики после их отъезда как-то еще ближе друг дружке стали.

Я думаю о них и слышу за стеной то тугой, то мелодичный бой часов. И такой домовитостью веет от этого боя, что я не замечаю, как мои глаза слипаются, и я засыпаю. Так и не уразумев для себя, когда и где изучил дядя Паша часы. Но теперь к нему шли со всей округи, когда у кого в часах случилась поломка. И где изучил он киноаппаратуру? И уже смутно я думаю о том, что дядя Паша, дай ему возможность учиться, наверное, стал бы отличный механиком или инженером. Я верю, что у него настоящий талант к технике. И когда вспоминаю расхожую истину, что талант всегда проявить себя, мне трудно согласиться с этим. Конечно, дядя Паша классный часовщик и киномеханик, но, наверное, он мог сделать в жизни неизмеримо больше и дать людям больше, чем он дал.

Я просыпаюсь уже утром. Смотрю в окно и с удивлением обнаруживаю что сеется мельчайший дождь. Вернее, водяная пыль. Дядя Паша сидит у окна и на что-то неотрывно смотрит. Я не выдерживаю и спрашиваю, что это такое так его заинтересовало.

- Крапива, - неожиданно для меня отвечает он.

- Какая крапива? Обыкновенная. Вон та, у забора.

- А чем же она вас так заинтересовала?

- Чем? - усмехается дядя Паша. А тем, что красивая.

Я смотрю на куст крапивы в углу огорода и с удивлением обнаружила, что дядя Паша прав. И в самом деле, впервые замечаю, как великолепно вырезаны, словно искусным художником, ее листья. Как строен ствол, как гармоничен веер листвы. Как сочен ей цвет.

Вот тебе и дядя Паша. Сколько себя помню, мы только и занимались тем, что уничтожали крапиву. Ей всегда было худо. Всегда доставалось в бесконечной изнурительной войне с нами. Она была для нас смертным врагом. И мы боролись с нею всеми возможными средствами. Да и как было не бороться. Она глушила огороды, немилосердно жглась и наступала на дороги, пустоши, сады. Зазеваешься на какой-то миг, глядь, а она у самого порога, щетинится, заглядывает в окна. Уж такая в ней распроклятая сила заложена. Но сколько ни боролись с ней, сколько ее не изводили, она упорно отстаивала свое право на существование. Цеплялась за жизнь своими крепчайшими корнями-канатами и перла каждой весной из жирной влажной земли, когда едва-едва сходил снег и вокруг еще по-зимнему было холодно и неуютно. А уж она тут как тут. Словно и не рвали, но корчевали, не уничтожали ее всеми средствами. Но и она не прикидывалась бедненькой. Мстила как могла. Жгла при первой возможности, да так, что ожег неделями напоминал о себе. Правда, был в ее жизни коротенькие период, когда она была нежна и податлива. Как раз весеннюю раннюю пору. Когда никакой зелени вокруг. Вот тут-то мы и ели и жадно сырой, размятой в ладонях, с крупной солью или таскали матерям для готовки щей на пахте. До сих пор помню тот духмяный, сытый запах. И слюнки так и появляются непрошеные. А сколько было пролито слез, когда мальчишками воевали крапивой друг с другом! И волдыри горели фонарями. А сколько доставалось девчонкам, когда, подкараулив их, мы неожиданно выскакивали из засады и обстрекали их жгучей метелкой!

Или в лесу, собирая малину, не заметишь, как окажешься в окружении крапивы и не выберешься из нее, пока не обожжешься весь.

А на охоте и того хуже. Распаленный азартом погони, мчишься за мелькающим среди деревьев зверем не помня себя. А потом, когда остынешь от погони, вдруг заметишь на руках красные вздувшиеся рубцы. И не сразу сообразишь, что где-то пролетел мимо крапивы. Вот она и напомнила о себе. Оставила отметину на несколько дней. И не дай бог, если на волдырь попадет вода. Тогда и вовсе боли не обобраться.

Вот и выходит, как ни кинь, всю жизнь я видел в крапиве врага. А дядя Паша увидел другое.

- Какая силища в скромном растеньице. Человек с ней воюет из века в век. А она упорно держится близ жилья. Тянется к человеку. Так за что же к ней такая немилость? Посмотри, какие цветы у нее красивые.

И я отмечаю: действительно красивые. Тонкие, длинные нежные сережки в тончайшей водяной пыли, словно в блестках алмазов. И думаю о том, как много красоты вокруг нас и как редко наш ленивый глаз замечает ее, равнодушно скользит по предметам, ни на чем не задерживаясь и останавливаясь только на чем-то чаще всего необычном, кричащем, а то и раздражающем. Между тем подлинная красота никогда не броска. Сдержанна и потому нередко не заметна для глаза. Но от этого не перестает быть красотою. Каким же надо быть зорким, чтобы разглядеть людскую красоту, которая и вовсе неприметна для глаза, не кричит и не заявляет о себе. Тем драгоценнее встреча с нею. Как моя встреча с дядей Пашей.


Виктор Богданов

Если Вы желаете оказать нашему изданию посильную материальную помощь, нажмите кнопку «Поддержать журнал», которую Вы увидите ниже, пожертвовав сумму, которую Вы посчитаете нужным. Благодарим заранее!
Поддержать журнал
ДЛЯ РАСПРОСТРАНЕНИЯ ПУБЛИКАЦИИ ПО СОЦИАЛЬНЫМ СЕТЯМ, ЖМИТЕ НА ЭТИ ЗНАЧКИ



Оставить комментарий:

Текст сообщения*
Защита от автоматических сообщений
Загрузить изображение