- Сколько же мы не виделись? - спросил Суламбек.

- Около девяти лет.

- С ума сойти. Целая жизнь. Ты здесь счастлив?

- Как может быть счастлив человек, которого всего лишили? Дома, друзей, работы.

- У тебя же, сам говоришь, есть жилье, есть работа.

- Все, что нужно человеку для жизни, у меня было там. Это, знаешь, как два раза не родится. Разве я смогу завести здесь снова друзей, как дома? Исключено.

- Я бы тебе предложил вернуться. Но куда? У нас утрачены лучшие человеческие свойства: твердость души, любовь к свободе, верность друзьям. Зато утвердились лицемерие, предательство, пресмыкательство перед долларом, лесть, своекорыстие. А суровость в душе предков, твердость характера мы разучились ценить. Город... разбит. Телевидение разбомбили. Да и кому оно там сегодня нужно? Могу позвать тебя к себе в горы. Но ты не поедешь. Тебе этого мало. - Суламбек молча выпил коньяк и закурил. - А у нас там, в горах, сейчас хорошо. Ты же знаешь.

- Знаю, - я представил сахарные головы гор. Синьку небо над ними. Бег реки по камням. В глубоком ущелье. Золото отгорающих лесов на склонах.

- Да, чуть не забыл. Моисей умер. Ты ведь его помнишь?

- Кто его может не помнить. Большегрузного, как перегруженный корабль, старика. Перегруженного годами, событиями, болезнями. Молчаливого и беззаботного. Моисей жил одним днем. Мудрый старик. Незачем заглядывать далеко. Это я все забегал вперед. На пять, десять, двадцать лет. Словно можно заранее увидеть, запрограммировать свою судьбу. Какая глупость! Моисей был мудрее нас всех. Каждое утро он запрягал своего осла в небольшую тележку и неторопливо ехал к рынку. Там он трудился весь долгий день. Подвозил к прилавкам с улицы мешки с картошкой, овощами, молодой кукурузой, туши мяса, битую птицу, яблоки, груши. Заработанного хватало на жизнь. Точнее, на ужин. А больше ему было не надо. «Зачем больше?» - смеялся Моисей, сидя после долгого трудового дня в пивнушке, где все его знали: такие же, как он, мужики, зарабатывающие на жизнь на рынке по принципу «подай - принеси». Здесь, в пивнушке, они отдыхали. Каждый вечер Моисея можно было найти здесь. Он выпивал две кружки пива за вечер. Его норма. И две кружки выносил и протягивал своему ослу Каину. Тот медленно цедил пиво, время от времени отстраняясь от прохладного стекла, и задумчиво глядел на Моисея. «Чего ты грустишь? - спрашивал Моисей. - Чего тебе не хватает? Пей, дурило. - И ишак терпеливо прикладывался к кружке. - Вот так-то лучше», - говорил довольный Моисей.

Он сидел в пивнушке до самого закрытия. Дремал за столом. Какие видения посещали его, неведомо никому. Потом медленно брел к своему ослу, садился на тележку, и осел, вез его домой. Дорога была неблизкой, и Моисей нередко по дороге засыпал. Он знал, что Каин безошибочно привезет его домой. И будет терпеливо стоять во дворе и ждать, когда Моисей проснётся. Тот просыпался и ругал Каина за то, что тот не разбудил его. Хотя, наверное, мог закричать. Или еще чего. Моисей распрягал Каина, ставил его под навес, бросал охапку сена и шел спать.

Иногда он спал крепко. И тогда его будил Каин. Он тянул его за штанину или рубаху. Моисей долго сопротивлялся, пока не просыпался. «Что, не терпится на базар? И не надоело тебе чужие мишки возить? - ворчал Моисей, одеваясь, и плескал себе в лицо пригоршню воды. - Смотри, еще только начало зориться. Куда ты спешишь? Не успеешь наишачиться? Осел - ты и есть осел». Моисей грел чай, доставал из старого замызганный шкафа лепешку лаваша, разрывал ее пополам, половину оставлял себе, а вторую отдавал Каину. «Ну, чего не жуешь? Не хочешь? А думаешь, я хочу? Надо. Потом есть будет никогда».

И в самом деле, работы всегда хватало. Но Моисей не жаловался. Хотя Каина жалел. Не позволял грузить больше двух мешков на тележку. Перекупщики смеялись над Моисеем, а он взвалил мешок себе на плечи и шагал за ослом. «Вы посмотрите на этих двух ослов, - смеялись здоровые перекупщики. - Кто из них умнее?». Моисей не обращал внимания на незлобные шутки базарного люда и вышагивал с тяжелым мешком до прилавка. Нередко ему приходилось слышать, что у крестьянина, приехавшего с гор или из-за затеречной степи, нечем расплатиться за тележку. Моисей помогал грузиться и добродушно ворчал: «Все норовят объегорить Моисея. Старика обмануть легко». Крестьянин, наторговав денег, находил Моисея, пытался вручить деньги, но тот, как правило, не брал. Говорил: «Я уже на хлеб заработал. А больше мне не надо». Люди знали, что Моисей бессребреник, бескорыстно протягивали ему кто яблоко, кто кусок лепешки, кто чебурек. Моисей всегда в таких случаях не забывал поделиться с Каином. Если даже его угощали сигаретами, одну он протягивал Каину. Тот обреченно и безропотно брал сигарету мокрыми губами и терпеливо жевал. Базарный люд покатывался со смеху, а Моисей невозмутимо отправлялся за очередной порцией груза.

- Ты чего замолчал? - спросил Суламбек. Вспомнил Грозный?

- Моисея. Мы думаем, что извечная красота только на вершинах гор. Моисей знал, что это не так, что красота в глубине человеческого сердца. Знаешь, откуда у него взялся ишак?

- Случайно. Сосед, шофер, ночью задавила его мать-ослицу. Каину было от роду несколько дней. Вот сосед и принес его Моисею. Говорит, ты всё равно один. Воспитай, тебе же будет веселее. Вот Каин и вырос при Моисее. Был членом его семьи. Маленький в доме ночевал. На подстилке. Привязался к Моисею, как собачка. Он его с соски поил. Разговаривал, как с ребенком. Спрашивал его, почему назвал осла Каином. Ну как же, говорит, непонятно. На нем каинова печать. Мать машина задавила. Неспроста. И его ждет нелегкая доля. Так и вышло. Каина пристрелили молодые ребята-боевики. Развлекались. Моисей увидел его убитого, ничего не сказал, пришел и лег на кровать. И больше не встал. Так и умер. Каин был единственным, кого он любил и кто связывал его с этим миром. А когда Каина не стало - и ему незачем стало жить.

- А нам есть зачем? - спросил я.

- Не говори так. Сколько нам жить, не нам решать.

- Как в Грозном?

- Никак. Люди с оружием полагают, что живут. Словно этим можно жить. Помнишь, как Моисей никогда ни с кем не ссорился. Говорил: «Жизнь и так тяжелая штука, чтобы позволять тебе еще ссориться». Для него не существовало русский, евреев, чеченцев, ингушей, татар. Для него все были люди. Одинаковые. Объясни это боевикам. Не поймут. Для них только они люди.

- У каждого своя правда.

- Это ты у Моисея научился.

- Наверное. Каждый имеет право на свою правду. Другое дело, какая она, эта правда...

- Неужели тебе не хочется приехать в Грозный?

- Нет.

- Почему?

- Было бы слишком больно. Прежнего города нет. Нет людей, которых я знал. Судьба их разбросала по всей стране. Кто-то уехал в Израиль, кто-то в Америку, кто-то в Германию. Недавно один приезжал. Давний знакомый. Из ФРГ. Говорил, как там здорово. А глаза были грустные, как у собаки. Не верю я в такое счастье.

Они сидели на десятом этаже высотного ресторана. Внизу в позолоте тонул город. Город жил своей обычной суматошной жизнью.

- А ведь этот город лучше Грозного, - сказал Суламбек.

- Может быть, - ответил я. - Может быть. Только мы не выбираем мать, правда?