Виртуальные частицы сквозь Петровича проходят. И Петровичу не спится: он на кухне колобродит. Матерится, недовольный тёплой водкою из кружки, ест огурчик малосольный и идет к своей подружке - бабе Рае, зло храпящей под заштопанной периной. Страшен, будто в дикой чаще, ейный посвист соловьиный! 

Он ложится тихо рядом. Мысли муторны и странны. Под его тяжёлым взглядом подыхают тараканы; муха бьется о гардину хоботатой головой; и - покидая паутину - заползают за обои пауки, которым жутко... А Петровичу мешает - рядом - эта проститутка, что с Морфеем согрешает. Может, ей набить сусала иль поджечь, плеснув бензину, чтобы мыслить не мешала и ценила как мужчину? Нет, нельзя: глядишь, посадят; и уж точно на работе по головке не погладят. Скажут: «Вновь, Петрович, пьёте!» И зачем такое надо, чтобы все его журили и тринадцатой зарплаты на собрании лишили?!

С мудрой думою таковской снова в кухню он шагает, тёплой водочки «Московской» полстакана выпивает; сквозь окно глазами зверя в Космос тычется уныло, расстоянье в литрах меря до ближайшего светила: если бог там обитает - чтоб Петровичу молиться, - то на кой он испускает виртуальные частицы? 

И Петровичу обидно. За топорик он берётся. Хрясть! - и звёзд уже не видно, лишь окно со звоном бьётся. Рассыпаются осколки в стайки чертиков зелёных. «Ах вы, суки! Ах вы, волки!» - он орёт. Гоняет он их по линолеуму в брызгах перетопленного сала, топором кромсает вдрызг их пятачкастые хлебала. 

Внеземные супостаты скачут, всхрюкивая: дескать, мы тебе, козел поддатый, можем хавало натрескать! Черти прыгают в прихожей, в спальне бесятся охально. Здесь им нравится, похоже. А Петровичу печально. Виртуальные частицы застят ум ему и зренье. Как от них освободиться? Где найти успокоенье?

Как побитая собака, в спальню он бредет, вздыхая, где в оскале вурдалака распросталась баба Рая. А на лоб её, блестящий от ночного злого пота, черт, патлатый и смердящий, с грязной мордой идиота, затащил свою подругу (в ней - ни робости, ни грусти) и кричит: «Давай по кругу мы ея, Петрович, пустим!» Весь - паскудство, срам и злоба, он орёт: «Довольно злиться! Доведут тебя до гроба виртуальные частицы!»

«Брешешь, пёс! - Петрович, красный от желанья вражьей смерти, стонет. — Весь ваш труд – напрасный! Будет здесь каюк вам, черти! Положу за время ночи асмодея к асмодею! Я ж - потомственный рабочий, даже грамоты имею!»

И, воздев топор разящий (бесы мигом - врассыпную), бабы Раин глупый ящик - буйну голову хмельную - пополам Петрович рубит, огурцом срыгнув устало... Он, по сути, бабку любит, просто меткости в нем мало...

***

Чу! Звонок! В фураге новой и в плаще с плеча чужого пялит зенки участковый в объектив глазка дверного. Это ходит он с дозором, недобритый и нетрезвый. Чтоб Петрович не был вором, беспокоится болезный. Он проходит тихо в двери, портя воздух с каждым вздохом. Знает он, что люди - звери: каждый ждёт его с подвохом и мечтает расквитаться за служебные ошибки, на нунчаках с ним подраться, надавать по морде шибко иль, как минимум, заехать по спине ему лопатой, чтоб он стал предметом смеха и ходил везде горбатый... Но Петрович приглашает, как всегда, его к буфету. Сорок граммов наливает и бурчит: «Закуски нету»... 

После, к выходу шагая, участковый без охоты замечает: «Баба Рая распахнула мозг свой что-то... Ладно. Ваш бедлам семейный мне пока без интереса: коли нет заявы ейной, то живи пока без стресса. Лишь бы шум не подымали, не стреляли тараканов; мне во вверенном квартале не потребно фулиганов!»

И уходит в ночь, смешную, словно личико у смерти (одесную и ошую скачут черти, черти, черти)...

***

А Петрович слышит - в горле ком урчащий шевелится: «По всему, нутро распёрли виртуальные частицы», - так он думает. Короче этих мыслей не бывает. Промеж них, заплющив очи, он на лоджию шагает. И, склонясь через перила, мечет он на ветер склизкий всё, что съедено им было: огурцы… кусок редиски...

А рогатые повсюду, кувыркаясь, крутят дули. «Мы с тобой, - визжат, - покуда ты живой ещё, дедуля!» Теребя его штанину, супостат один вещает: «Ты нюхни, браток, бензину: сблюнешь душу - полегчает!»

И Петрович видит: точно - от поганцев не отбиться... И «Московской», как нарочно, не осталось, чтоб забыться. И топор пропал куда-то... А кругом - рога и рыла... И Петрович, виновато плача, лезет за перила. И летит в незрячий космос, улыбаясь криволико; и его прощальный голос возвышается до крика: «Люди-люди, не бродите в дебрях, гиблых и пропащих! Люди-люди, не будите вы зверей, друг в друге спящих!»

На пути его падучем - хмель сочащие светила…

Мимо - бог плывет на туче, щеря лик зеленорыло...

И ему в тумане светит дно родимого квартала, где кричат чужие дети: «С неба звездочка упала!»

Евгений ПЕТРОПАВЛОВСКИЙ

"МИРОВОЕ СООБЩЕСТВО"