Он лег на кровать и закурил сигарету. До полуночи оставалось минут десять. Часы висели на стене, обращенной к изножью кровати, так что он их видел. Слева от часов дверь.

Половина первого. Никого нет. Он примял последний окурок и выбросил его в пепельницу. Неужели…

В груди ощущался холодок легкой паники. Ну, что ж…

Он закрыл глаза и постарался не думать о ней. Если бы мог не думать…

До его ноздрей донесся легкий запах ореховых листьев. Так они пахнут, если растереть лист между пальцами летом, когда сами орешки еще маленькие, а листья еще сочные.

Не открывая глаз, он улыбнулся краешками губ, и как всегда, когда он ощущал этот запах, теплом залило грудь, напряглись мышцы живота, и кровь побежала быстрее по жилам.

Открыл глаза.

Она стояла у двери в тонком белом платье с кружевами по подолу, в котором всегда приходила к нему. В другом она и не могла придти.

- Ты здесь, - радостно прошептал он.

- Да.

- А грозилась, что больше не придешь.

- Что у тебя было сегодня с начальником? Он принял заявление?

- Да. Я его переломил.

- Как хорошо.

- Подойди ближе.

- Нет.

- Не бойся. Я больше не буду так себя вести. Обещаю. Я буду сдерживать себя. Знаешь, когда я подумал, что ты больше не придешь, я чуть не умер от ужаса. А почувствовав запах ореха, воскрес снова. Раньше ты пахла духами "Шалимар" от Герлен. Я сходил с ума от того запаха. Ты уходила, а у меня все пахло тобой. Постель, ванная, диванчик в кухне…

- Последний раз ты подарил мне «сотку» в зеленом непрозрачном флаконе на день рождения. Я успела только немного им попользоваться. Лучший аромат мира.

- Когда я вбежал в тот номер, где ты была с Борисом, там пахло "Шалимаром". И у меня крыша поехала. Ты была с ним, и пахла тем самым запахом. Понимаешь?

- Прекрати, ты снова о том же. Не рви себе сердце.

- Он раздевал тебя, или ты сама раздевалась?

- Пожалуйста, не надо…

- Сама, да? Он целовал твой затылок? Ты так любила это.

- Я не буду…

- И целовал твои бедра, я знаю. Ты всегда требовала, тебе нравилось.

- Я сейчас уйду.

- Твои бедра светлые, такая нежная кожа, гладкая, я помню этот шелк. И это блаженство - скользить по нему губами.

- Прошло восемь лет. Зачем вспоминать?

- Я не могу забыть.

- Мы не можем ничего изменить. Надо смириться.

- Не могу.

- Как бы я хотела вернуться в то время. В то время, которое было до того, как ты меня убил.

- Да. Но я не жалею.

- Не жалеешь! Как можно...

- Нет. И убил бы тебя второй раз.

- Ты и хочешь это сделать. И можешь, потому я боюсь тебя. Но зачем? Я не смогу приходить к тебе больше, даже в этом астральном теле, мы потеряем контакт, наше общение. Прошу тебя, не надо! Хоть так, но мы все-таки вместе!

- А ты там на том свете, ведь общаешься с ним, правда? Он ведь тоже там, вместе с тобой, убитый мною.

- Мы в разных местах, потому что прожили разную жизнь. Я его не вижу. Да и не хочу. И не хочу больше обманывать тебя. Я прихожу к тебе каждую ночь. К тебе, а не к нему.

- Зачем ты тогда это сделала? Разве тебе было плохо со мной? Скажи, ну зачем? Мы оба потеряли на этом. Я свободу, ты – жизнь. Разве оно стоило того?

- Клянусь, не знаю. Наваждение какое-то. Не могу понять, что меня тогда понесло. Голова кружилась, я просто ничего не соображала. Прости, я, правда, очень сожалею, прости…

- А я у тебя прощения не прошу. И у него тоже. Здесь, в тюрьме, есть часовня. Мы ходим туда молиться. Я молюсь за своих близких, за маму. Я причинил ей такое горе. Но за тебя и за него ни разу не помолился, не поставил свечи. Не хочу. Вы заслужили свою участь.

- Ты не Господь! Кто ты такой, чтобы судить нас?

- Я человек. Обманутый, с разорванным сердцем, моя боль не проходит, а ей уже восемь лет. У меня пожизненное, за двойное убийство. Суд не принял во внимание доводы адвоката о состоянии аффекта, я проведу в этой камере всю оставшуюся жизнь. Здесь я увидел свои первые седые волосы в зеркальце для бритья. Здесь я впервые увидел свои горькие складки у рта. Здесь я состарюсь, стану немощным и умру. Я никогда больше не увижу волны на море и пену на их гребнях. Я ничего больше не увижу, кроме этой камеры, дворика для прогулок десять на десять, и клочка неба в маленьком окошке моей одиночки. Там иногда пролетают птицы и неспешно плывут облака. Ты живее меня, понимаешь?

- Понимаю. Мне так жаль. Я виновата перед тобой. Но, то было просто наваждение, минутная слабость. Разве нельзя было простить… Прости хоть сейчас...

В камере повисла тишина. Она стояла у двери, придерживая рукой бумажную розу на венчике, которым был укрыт ее лоб. Он подумал, что когда ее клали в гроб, венчик лежал на лбу, а сейчас она стоит, и потому он падает вниз, но зачем ей этот венчик? Не все ли равно теперь? Может быть там такие правила? Она тоже навсегда осталась в этом белом платье, кружева которого уже истрепаны и пожелтели. Она тоже никогда не ступит ногой в морскую прохладную волну, не поднимет к солнцу лицо с зажмуренными глазами, чтобы ощутить его живое тепло. Может быть, она права, и ему надо было сдержаться, не выпускать на волю свой гнев, но разве он мог?

Самое страшное в этой жизни, то, что она проходит, и то, что пройденное нельзя изменить. Жить надо ответственно, да, вот она, истина. А толку что? Истина приходит только тогда, когда уже ничего нельзя изменить. Ответственность несешь за прошлое. А надо за будущее, но его никто не знает, вот в чем беда.

- Подойди ко мне, - сказал он с тоской.

- Нет. Ты убьешь меня второй раз.

- Почему от тебя пахнет ореховыми листьями?

- Это дерево, которое отец посадил на моей могиле. Орех. Осенью с него падают листья, гниют. Их запахом пропитано мое тело, платье, гроб. Он взял ветку от орехового дерева, которое я посадила у нас на даче еще подростком, и привил на то, что уже росло в изголовье, за крестом.

- Я полюбил этот запах. Он возбуждает меня так же, как раньше "Шалимар" и запах твоего тела, подмышек, низа твоего живота. Я некрофил, да? Но ведь ты для меня живая.

- В том мире мы для себя все живые. Но если ты обнимешь меня, прижмешь к себе, земля вытянет мое астральное тело в себя через твое, ведь я всего лишь сгусток энергии и мысли. И я перестану существовать даже в таком виде.

- Это я и хочу сделать, убить тебя еще раз! Потому что во мне до сих пор все кипит, я помню тебя обнаженную, прильнувшую к его телу, к его груди, и твоя нога лежала на его ногах! Помню, как ты в испуге запрокинула голову и смотрела на меня как загнанное животное, ты все поняла, потому, что у меня в руках был нож! Мне мало, что я убил тебя тогда, я хочу отомстить еще! Еще хотя бы раз!

- Но ты потеряешь меня навсегда, - сказала она с отчаянием.

- Я хочу, и мне даже нож для этого не нужен! Я любил тебя больше себя, больше даже… страшно сказать, больше своей матери, а ты предала, ты отдала себя ему, чужому для нас человеку, как я пережил это? Почему я сам жив до сих пор?

- Ты ненормальный! Не возводи происшедшее в культ, это всего лишь плотская близость, не больше, это не любовь, я любила только тебя, он всего эпизод!

- Ты считаешь так, а я иначе. Для меня наша близость была святой. Ты унизила ее, растоптала.

Снова повисла тишина.

- Я боюсь тебя. Я больше не приду. Не хочу потерять свое существование там. Все таки у меня там хоть какая-то жизнь. Не хочу ее терять.

- Значит, ты меня не любишь. Свое астральное тело, свое призрачное существование, свое небытие, вот это истлевшее платье, вот этот бумажный помятый венчик, ты любишь больше, чем меня!

- Прошу, не мучай. Мы хоть так можем с тобой говорить, делиться мыслями. Зачем разрушать то малое, что есть?

- Гнилые листья ореха. Вот, что осталось от моей любви. От меня. Я старею. Покрываюсь морщинами. А ты остаешься молодой. Это несправедливо.

- Ты эгоист. Да почему, собственно, ты должен был владеть мной один?

Он скрипнул зубами и вскочил на ноги. Сделал шаг к ней. Второй.

Она вскрикнула, рванулась к дверям. Пронеслась сквозь них испуганным облаком.

Он застонал, и тяжело шаркая, вернулся к кровати. Лег на живот, уткнулся лицом в жесткую подушку.

За маленьким оконцем темная синева начала расползаться, появились первые серенькие просветы.

Тюремные тараканы, не найдя ничего особенно вкусного, отправились по своим щелям.

Вдали, в коридоре, послышался лязг связки ключей и кашель, видимо, дежурный охранник совершал предутренний обход.

Он встал, налил из ржавого крана воды в эмалированную кружку, выпил и снова лег…

И снова полночь вступила в свои права. Он снова лежал на койке, курил и смотрел на часы. До двенадцати оставалось минут десять.

Половина первого.

Два часа ночи.

Три.

Никого нет. Он примял последний окурок и выбросил его в пепельницу. Все.

Ну, что ж…

Он закрыл глаза и постарался не думать о ней. Если бы мог не думать…

До его ноздрей донесся легкий запах ореховых листьев. Так они пахнут, если растереть лист между пальцами летом, когда сами орехи еще маленькие, а листья еще сочные.

Не открывая глаз, он улыбнулся краешками губ, и как всегда, когда он ощущал этот запах, теплом залило грудь, напряглись мышцы живота, и кровь побежала быстрее по жилам.

Открыл глаза.

Она стояла у двери в тонком белом платье с кружевами по подолу, в котором всегда приходила к нему. В другом она и не могла придти.

- Ты здесь, - радостно прошептал он.

- Я люблю тебя, - прошелестело от двери.

Виктория КОЛТУНОВА