НАШИ ЛИТЕРАТОРЫ

Пробежала сойка...

7 Января 2020

- Но это же отвратительно! Совершенно отвратительно! - полная женщина в цветастом платье с возмущением рассматривала картину Александра Ройтбурда, на которой был изображен голый мускулистый мужик в черной бандане, занимающийся наглым непотребством прямо на глазах у зрителя. Возмущение посетительницы выставки в Доме художника на Львовской площади разделяли, в основном, зрители ее поколения и те искусствоведы, которым было поручено «закопать» Ройтбурда или, не трогая его, приподнять других художников.

То, что данная картина является гвоздем сегодняшней экспозиции было ясно из того, что, во-первых она была одна такого рода, висела в центре стены, напротив входа в зал, слева и справа помещались явно слабенькие работы. Во-вторых, все остальное показательно отличалось от «Мужчины в бандане» по жанру. Традиционная живопись, чуть ли не взывающая к Передвижникам. То есть, организаторы выставки четко сделали ставку на скандального художника, устроили эпатаж, желая продать его картину подороже.

Манана чувствовала себя просто оплеванной. Ей никто ничего не сказал, не предупредил, если бы она знала, что в центре экспозиции будет выставлен Ройтбурд, она бы вообще не дала свою картину, или подобрала что-нибудь более острое. Ее «Жалостливая смерть» в виде юной девушки в белом платье с косой в руке, склонившейся над постелью умирающего старика, казалась ей очень новаторской и острой у себя в мастерской. Здесь, на фоне «Мужчины в бандане», она совсем потерялась, и Манана прекрасно понимала, что ее просто использовали как фон к сильному художнику. Внутри у нее все кипело.

Манана бросилась к председателю отборочной комиссии Олегу Незванову.

- Олег Иванович, это что? Почему вы не предупредили, что упор будет делаться на Ройтбурда? Это же нечестно! Я бы не участвовала, «Жалостливая смерть» совершенно не из этого сервиза!

- Ну что вы, дорогая! Во-первых, не занижайте себя! Манана Ташидзе очень известный художник и за пределами Украины тоже. Вы не потеряетесь рядом с любым маэстро, - Олег Иванович явно и грубо льстил. - Во-вторых, мы же не могли повесить в одном зале с Ройтбурдом совсем уж дилетантов, было бы непрофессионально. Хоть одна работа должна была поддержать уровень.

- Ранее вы именно меня поддерживали, и я ценила это, - сказала Манана, а про себя подумала: быть первым или десятым в подтанцовке солисту не такая большая разница. Старая ты лиса, я ведь и сама понимаю, чего стою.

Манана старалась поднять свой авторитет в глазах Незванова, и в своих собственных.

- Вы абсолютно правы, но еще того не знаете, милая, что я приготовил для вас чудный сюрприз, - продолжил Незванов, и Манана подумала: мелочь какую-то, поставить на вторую страницу каталога, сразу после Ройтбурда, что ли. А кого еще, если не меня?

- Выставкой заинтересовался крупный арт-критик из Львова, вы о нем слышали, Егор Сойка. Он сейчас самый большой авторитет в изокритике. Я ему порекомендовал писать статью о современных станковистах с упором на вас, сделать с вами большое интервью. Она пройдет в самых крупных журналах по искусству, в том числе и за рубежом, и это замечательный шанс выделиться.

Ага, подумала Манана, вот это уже другой разговор!

Егор Сойка приехал в Киев вооруженный фотоаппаратом Никон, блокнотом в кожаном переплете, авторучкой с золотым пером. Они встретились для первого интервью в кафе на Крещатике, и Сойка заказал кофе, коньяк, греческий салат, панна-коту и торт. Манана не знала, кто должен платить, с одной стороны он заинтересован в интервью, и он мужчина, с другой стороны, она как бы хозяйка в Киеве. И тоже заинтересована, не меньше чем он. В конце концов он заметил, что она решает какую-то проблему и сказал: - Нет, нет, за все плачу я.

Манана отметила его проницательность.

Сойка расспросил ее о детстве, юности, учебе, как она пришла к мысли писать то, что называет сама концептуальной живописью. Ибо на самом деле, концептуальная живопись не совсем то, что делает Манана.

Манана рассказала о своем недолгом замужестве с Игорем, тоже художником, о том как они расстались именно из-за того, что собирались сначала работать вместе, а потом разошлись во взглядах на то, какой должна быть живопись. Игорь любил писать классику, натюрморты, портреты, схваченный в минуту настроения пейзаж. Манана предпочитала сюжетную живопись, но не жанровую, а выражающую одну только глубокую мысль. Совместной работы, когда один придумывает сюжет, а другой его воплощает, не получилось, других особых точек соприкосновения у них не было, и постепенно их семейная жизнь заглохла и сошла на нет.

Манана отметила, как вспыхнули глаза у Егора, когда она сказала, что уже давно не замужем. Так-так, я ему нравлюсь, подумала она.

Первая встреча окончилась тем, что договорились, что Сойка завтра придет в ее мастерскую и отснимет работы, а потом они пообедают у нее дома.

Манана заранее приготовила работы, выставила у стен мастерской, проверила софиты, все работало, интуиция подсказывала ей, что вскоре произойдет что-то очень радостное. Просто петь хотелось. Она знала это ощущение будущего счастья, которое накатывает сверху откуда-то с небес, и заставляет гулко биться сердце. И она прекрасно отдавала себе отчет в том, что не только будущая имиджевая статья тому причиной, но и горящие восхищением глаза Егора, когда он провожал ее взглядом. Манана привыкла к восхищению мужчин, но и различала степень восхищения, когда оно просто ни к чему не ведущее, и когда явно ведущее к приятному продолжению. В данном случае сомнений у неё не возникало, отношения с ней Егор планировал самые тесные. Да, он тоже свободен, и несколько раз как бы к слову намекнул ей на это.

Егор появился во время, с букетом цветов и бутылкой ликера «Бейлис». Отсняли работы, он давал каждой характеристику в несколько слов, потом из мастерской, располагавшейся в мансарде того же дома, где жила Манана, они спустились вниз в ее квартиру и расположились в просторной кухне за обеденным столом.

Манана родилась в этом старинном доме на Прорезной, в двух кварталах от Крещатика, здесь прошло ее детство, окруженное любовью отца, матери, деда и бабки. Первое в жизни горе Манана испытала, когда умерла бабушка, а потом родители решили переехать на историческую родину предков, в Грузию, а Манана, которой на тот момент исполнилось 19 лет, отказалась покидать Украину наотрез. В Кахетии умерла сестра бабушки, у которой была усадьба и налаженное производство вина. Родители вступили в наследство и решили продолжить винодельческий бизнес. В конечном счете, родители уехали, а Манана осталась в Киеве с дедом, тихим незаметным человеком. Бабушка, громкая, властная, совершенно подавляла его, и дед всегда старался забиться в какой-то закуток и быть чем незаметнее. В квартире, кроме трех больших светлых комнат, была еще четвертая, окно которой выходило в торец другого здания, расположенного в одном метре от стены дома на Прорезной. Полноценный свет туда проникал раз в день с пяти до пол шестого, когда от торцовой стены отражались лучи солнца, падавшие в щель между домами в этот промежуток. Дед облюбовал себе эту комнату, она ему казалась самой уютной, но Манана подозревала, что дед просто стесняется того, что она его кормит и лечит, и старается как можно меньше досаждать своим присутствием. Там он и дожил свою жизнь, тихо и бесцветно.

Для гостя Манана выставила на стол сервиз, три вида вилочек, хрустальные рюмки, в перламутровом кольце — льняные салфетки.

Прошло минут двадцать оживленной беседы, сопровождаемой стуком вилок о тарелки, когда из глубины квартиры донеслась негромкая музыка.

- Мы не одни, Манана? - удивился Егор.

- Это Саша, - ответила она. - Мой подопечный, он давно уже член моей семьи.

- Что значит, подопечный?

Манана рассказала, что пятнадцать лет назад она получила заказ, расписать задник клубной сцены в Областной больнице, и когда она этим занималась, в зал вошли две медсестры, из разговора которых она узнала, что в травматологии умирает парень с переломом позвоночника, у него нет родных, нет денег, некому нести за него расходы, и вообще он абсолютно никому не нужен.

По окончании рабочего дня Манана пошла в отделение посмотреть, что там за парень. На кровати, отвернувшись к стене, с потухшим взглядом обреченного лежал молодой человек лет двадцати пяти. На столике стояла нетронутая тарелка с застывшей больничной манной кашей, по которой взад и вперед ползала муха. У Мананы сжалось сердце. Она договорилась с завотделением, оплатила лекарства, оплатила операцию по установлению фарфорового держателя в месте перелома и наняла к нему сиделку.

Надежды на то, что он будет ходить не было никакой, но благодаря фарфоровому держателю, он сможет сидеть и передвигаться по квартире в коляске, объяснил врач.

Через два месяца встал вопрос о выписке, но куда? Саша, приехавший из глубинки, работал в Киеве в обслуге метрополитена и снимал комнату у одинокой бабули. Самостоятельно он жить больше не мог, и по некотором размышлении о своем одиночестве с одной стороны, и грядущих возможных неудобствах с другой, Манана забрала его к себе и поселила в бывшей комнате деда.

- Так позови его, пусть с нами обедает, - воскликнул Егор.

Манана вышла и через десять минут в кухню, поскрипывая, въехала коляска с худым темноволосым Сашей, чьи не ходячие ноги, упиравшиеся в подножки коляски, были укутаны теплым клетчатым пледом.

Она заботится о нем, шотландский плед явно ее рук дело, какой же она потрясающий человек, подумал Егор.

- Я сижу между двух птиц и могу загадать желание, - вдруг рассмеялась Манана.

- Каких птиц? - спросил Егор.

- Ты же по фамилии Сойка, а Саша — Чайка. Значит, я сижу между двух птиц и загадываю желание.

И я знаю, какое, про себя подумал Егор, от которого так же не укрылись ни румянец на щеках Мананы, ни ее веселое оживление.

После обеда они отправились гулять по Ботаническому саду и обошли несколько аллей, держась за руки, и счастливо удивляясь совпадению своих взглядов на живопись, литературу, и вообще жизнь.

Вечером Егор сделал вид, что никак не может вызвать такси, и спросил, есть ли в квартире какой-нибудь захудалый, проваленный диванчик, на котором он мог бы переночевать.

Манана ответила: да.

И Егор остался в ее спальне, на широкой мягкой кровати, где под потолком нежно светился ночник, а тлеющие индийские палочки исходили ароматами сандала, корицы и любви.

У Мананы Егор прожил четыре дня, заполненных разговорами о совместных творческих планах на будущее, из которых самым скромным был план по открытию собственного издательства альбомов по живописи, будущая собственная картинная галерея, а при ней школа арт-критики.

Уехал к себе домой, и через неделю снова вернулся в Киев. С новыми планами, может они будут выпускать еще один журнал по живописи? Редактор «Українського живопису», хоть и его друг, но тиран и деспот, Егор хочет самостоятельности. У него своя концепция издания, принципиально другая, и оба журнала вполне могут существовать вместе, не конкурируя. Но ему нужна помощь Мананы.

То, что такие планы невозможно реализовать не живя вместе, было понятно. И эта идея — совместного проживания, как бы возникла сама собой. Манана ждала официального ее объявления и получила.

- Где мы будем с тобой жить, сонечко? - спросил он.

- Нам здесь не хватит места?

- Хватит, но я должен доработать до конца года в старом журнале. Не могу бросить вот так, сразу, потому что несмотря на мои трудности с Назаром, мы друзья много лет. Предупрежу его, что работаю до Нового года и ухожу. А к тебе буду приезжать каждые две недели.

- Еще девять месяцев… Мы можем остыть друг к другу за столько времени, это опасно… потерять то необыкновенное, что есть.

- Я не остыну. Главное, ты, Манана. У тебя столько поклонников, я тоже боюсь.

У Мананы поклонников было, хоть отбавляй. Но все на уровне флирта или временных отношений, на которые она старалась, по возможности, не идти. Ни с кем из них она не представляла совместной жизни, и надоедали они ей на второй, третий день. В Егоре она вдруг увидела близкого человека, пару себе. Близкого по духу, по художественным предпочтениям, взглядам на жизнь. С ним было интересно говорить, с ним хотелось говорить, а именно необходимость вести с кем-то пустые разговоры угнетала Манану в отношениях больше всего.

Вечером Манана объявила Егору, что у нее для него есть сюрприз. И она приглашает его

завтра утром в свою мастерскую в мансарде, но сначала хочет задать ему один вопрос.

- Задавай.

- Когда и почему ты расстался со своей предыдущей женщиной, и не планируешь ли вернуться к ней назад. Не отвечай сразу. Подумай до завтра. Это очень важно для меня.

Утром Манана спросила, готов ли Егор ответить сейчас и искренне. Он сказал, что да, готов. И рассказал, что с Юлей расстался полгода назад, возвращаться к ней никак не планирует, ни в коем случае. Она работает с ним в одном здании, но в другом журнале. Иногда он размещал ее небольшие информации в своем. Но все кончено навсегда. На вопрос, почему расстался, ответил, что она человек быта. Приземленный, совместное творчество невозможно, они абсолютно разные люди. Ему с ней невыносимо скучно.

Точно так, как мне с другими мужиками, подумала Манана. Иногда она уже не могла вынести очередного поклонника на второй день. Ей казалось, что время с ними уходит в пропасть, туда же скатывается ее жизнь, потраченная на общение с этими людьми. Лучше уж побыть одной. А эту Юлю она наверное видела. Ранее она просматривала фэйсбук Егора и точно, за полгода до даты их знакомства, видела несколько фотографий его с пышнотелой женщиной лет тридцати пяти, крашенной в блондинку. Редкие волосы, плоское лицо. Судя по подписи и есть та самая Юля. Ответ ее удовлетворил. Она ни в коем случае не хотела бы выступить причиной чужого горя, разлучницей. Но и сама переносить подобные бури и потрясения в своей жизни тоже никак не желала.

- Я очень боюсь душевной боли, - призналась она Егору. - Я так тяжело перенесла отъезд родителей, смерть бабушки и деда. Даже расставание с Игорем, хотя я его не любила. Это я на вид такая яркая и независимая, а на самом деле очень семейная. Не подводи меня, ладно?

Он обнял ее и поцеловал в лоб. Не бойся, все будет хорошо.

- Через полчаса поднимись в мансарду, - сказала Манана.

Егор осторожно, раздумывая, что там может быть, приоткрыл дверь.

Занавеси были задернуты. На столе горели свечи, стояла бутылка шампанского, рюмки и блюдо с какой-то шкатулочкой посередине. Блюдо казалось золотистым и нарядным, шкатулочка расписная, палехская. Манана в шелковом красном платье по щиколотку стояла у стола с очень серьезным лицом. На шее у нее была подвеска в виде серебряного орла. От нее пахло розами и сандалом. Она попросила Егора стать напротив нее и открыла шкатулку. В ней оказались два одинаковых по форме, но разных по размеру кольца и такая же подвеска как на Манане, с орлом.

Манана взяла Егора за руку и медленно произнесла:

- Егор Герасимович Сойка, я, Манана Николозовна Ташидзе, торжественно призываю вас вступить со мною в высокие отношения родных душ. Отныне и навсегда.

Она надела ему на шею подвеску с орлом, на палец большее кольцо и предложила ему надеть на свой палец меньшее. Егор, несколько оторопевший от такого непривычного ритуала, смущенно улыбаясь, надел кольцо ей. Оба кольца изображали орла и орлицу, сидящих в гнезде.

Затем Манана вынула из шкатулки два листа бумаги и зачитала текст.

ХАРТИЯ ОРЛА И ОРЛИЦЫ О ЛЮБВИ И ДОВЕРИИ

ОРЕЛ по имени Егор и ОРЛИЦА по имени Манана, именуемые далее СТОРОНЫ, подписали следующий договор, именуемый ХАРТИЯ ЛЮБВИ И ДОВЕРИЯ.

1. Стороны обязуются жить вместе в любви и согласии до тех пор, пока один из них не совершит серьезнейший проступок, или смерть не разлучит их.

2. Стороны обязуются помогать и поддерживать друг друга в любых обстоятельствах.

3. Стороны обязуются выступать против врагов единым фронтом, поддерживая второго, даже если он неправ.

4. Стороны обязуются соблюдать физическую верность по отношению к друг другу.

5. В случае возникновения форс-мажорного обстоятельства в вопросе физической верности, стороны обсуждают это открыто и доверительно.

6. Стороны обязуются не ссориться по пустякам.

7. Если наступит обстоятельство, потянувшее за собой ссору, стороны обязуются не называть друг друга неприемлемыми для самого себя названиями и соблюдать строжайший этикет, даже в ярости.

8. Всякая ссора длится не позже наступления 24 часов текущего дня. В 24 часа «дня ссоры» она заканчивается и обнуляется. Следующий день наступает как новый и отношения возобновляются как мирные.

9. Стороны обязуются соблюдать интересы друг друга в плане творчества и на материальном, физическом и физиологическом уровне.

10. Все отношения сторон зиждутся на основе взаимоуважения и согласия.

ХАРТИЯ подписывается добровольно, в двух экземплярах, каждый из которых имеет силу оригинала.

ПОДПИСИ СТОРОН

ОРЕЛ ЕГОР ОРЛИЦА МАНАНА

Манана закончила читать текст и взглянула на Егора.

- Ты можешь отказаться от подписи, если не согласен с пунктами.

- Я согласен.

Они оба подписались под двумя листами Хартии, каждый забрал свой экземпляр себе.

Егор открыл шампанское, налил в бокалы, они выпили и нежно поцеловались. Как супруги.

- Ты художница и скульптор, ты из меня будешь высекать орла, - спросил Егор, - Сойка тебя не устраивает?

- Разве ты сам не хочешь? Сойка — незаметная простая птица, но вместе мы горы свернем и станем орлиной парой, увидишь. Поодиночке каждый из нас тоже может чего-то добиться, но вместе мы куда большая сила. Вдвоем мы свернем горы.

Егор взял ее за руку.

- Я не такой сильный и решительный как ты. Знаешь, все эти наши планы, я их даже боюсь немного. Боюсь не потянуть. И, знаешь, боюсь твоего кольца.

- Почему? - удивилась Манана.

- Боюсь, что ты вдруг бросишь меня, и что я буду делать с кольцом, как смотреть на него? Это такая боль!

- Я никогда тебя не брошу, - убежденно сказала Манана.

И подумала, он знает эту боль, испытал ее однажды. Неужели та толстая, некрасивая Юля бросила его, они не разошлись по обоюдному согласию? И у него еще кровоточит нанесенная рана? Сейчас не время спрашивать, у нас помолвка, торжественный момент.

- Никогда не предам. И все сделаю, чтобы мы были счастливы.

Они легли вдвоем на широкий кожаный диван, держась за руки, и так просто лежали, наслаждаясь тишиной и покоем, теплом сомкнутых рук.

В два часа пошли вниз обедать. Пока Манана накрывала на стол, Егор зашел в комнату Саши позвать к обеду. Саша, не повернув головы, буркнул, что не голоден. Он был не в настроении.

Через три дня, наполненных счастьем, смехом, разговорами, милыми мелочами, которые всегда присутствуют в жизни влюбленных, Егор уехал во Львов и начался их эпистолярный период.

Каждое утро Манана бежала к компьютеру и писала в личку фэйсбука: доброго ранку, сонечко! И только после этого шла умываться. После умывания читала влюбленные ответы и вопросы о том, как спала, что ела, и что читала на ночь. Они делились ссылками на любимую обоими музыку, книги, сканами набросков своей работы и обсуждали эти наброски и последние политические новости. Постепенно у них вырабатывалась привычка совместного труда и это очень радовало Манану. Ей давно не с кем было посоветоваться насчет будущей картины или росписи декоративной тарелки, кувшина. Несмотря на отдаленность друг от друга, Манана чувствовала себя замужней, свое положение в мире стабильным, и это наполняло ее сердце покоем.

Однажды, когда она сидела перед монитором, разрабатывая эскиз, в ее комнату въехал на коляске Саша.

- Мне кажется, эта птичка-сойка собирается надолго обосноваться в нашем гнезде. Он явно задерживается.

Манана обернулась к нему.

- Насколько захочу, настолько и обоснуется. Ты ревнуешь, что ли?

- Я ревновать не имею права. Но боюсь, что он меня отсюда вытеснит. До сих пор здесь таких настырных не было.

- Он-то как раз тактичный, а не настырный. Нет, Саша, никогда и никто не вытеснит тебя отсюда. Я не допущу. Это мой дом, и я решаю, кому в нем жить.

- Это наш дом, и мой тоже — подчеркнул Саша, и Манана удивилась. Ранее он не позволял себе таких вольностей.

Ревнует, все-таки, подумала она.

Пролетел еще месяц, наполненный воркующими эсэмэсками, перекидками по фэйсбуку любимых мелодий и долгого обсуждения последних новостей Украины, мира и своих собственных.

Наконец, Егор написал, что у него накопились отгулы за переработку и он приедет на целую неделю.

Он привез килограмм львовского фирменного шоколада, снова «Бейлис», льняную вышиванку Манане и пять книг детективов для Саши, потому что Саша любил их. Саша вежливо просмотрел книги и оставил их в гостиной на столике. Демонстративно. Егор сделал вид, что не заметил выпада.

К общему обеду Саша перестал выезжать. Брал еду на кухне и отвозил к себе в комнату. Там и ел, глядя в окно, за которым виднелась только серая стена соседнего дома.

Этот приезд Егор и Манана посвятили походам в театры и составлению плана будущего альбома - «Пейзажи Украины в графике». Тщательно отбирали будущие иллюстрации, находя их в интернете.

Ночи были их отрадой, потому что окружающая тьма окутывала их, укрывала от всего остального мира, иногда такого враждебного, что даже Манане становилось страшно, не говоря уже о Егоре, для которого любая мелочь становилась проблемой. Манана опускала шторы в спальне, зажигала ночник, они прижимались к друг другу на ее двуспальной кровати так, что с боков еще оставалось пространство, и ночная тьма приближала к ним свой покров, отделяя от всех, и, главное, давала чувство единения, сопричастности к единому целому.

- Ты можешь забеременеть? - однажды спросил Егор.

- А ты хочешь?

- Хотелось бы, - неуверенно ответил он.

- Я пью таблетки, этого не произойдет. Но знаешь… я хочу сказать. Я до тебя никому не позволяла изливаться в себя.

- Почему?

- Брезговала. Не была уверена, что это мой мужчина. А тебе позволяю и даже хочу этого, потому что мы супруги, и я хочу впитать в себя твое семя, твою ДНК, пусть она станет моей тоже.

- Пусть впитывается, - смеялась она после близости.

Иногда сама шептала, проводя мягкими губами по его уху: дай мне свою ДНК, дай.

Гром грянул за завтраком последнего дня пребывания Егора в Киеве.

Саша въехал в кухню и сказал, глядя только на Манану.

- Я хочу знать, когда это кончится? Он что, прописался здесь, что ли?

- Пошел вон, - вспылила Манана, - ты что себе позволяешь?

- Он мне надоел! Манана, ты его еще не раскусила? Брачный аферист, ему только твоя квартира нужна! Ишь ты, в столицу захотел! Подонок, раскатал губу!

Манана вскочила, схватила коляску Саши сзади за поручни и принялась выталкивать ее из кухни. Он сопротивлялся, хватался руками за все, что мог достать.

- Выкинь его отсюда, - закричала Манана Егору, - что ты сидишь? Вывези его в коридор!

Егор не шевельнулся, глядя в стол.

Манане удалось вытолкать коляску за дверь и повернуть в замке ключ. Из коридора доносились ругательства. Саша никогда ранее не позволял себе так выражаться в присутствии Мананы.

- Почему ты ничего не сделал? Ты мужик или кто? - кричала Манана.

- Я не имею права.

- Ты имеешь право защитить меня, ты мой муж!

- Но это, действительно, твоя квартира, я в ней не хозяин.

- Я тебе сто раз сказала, все мое - твое. В любом случае ты обязан меня защитить.

- От кого? Он калека, беспомощный, я не могу с ним воевать.

- Ты слабее его, - покачала головой Манана, уже приходя в себя.

Из коридора послышался шорох шин, Саша удалялся к себе.

Манана проводила Егора на львовский поезд и вернулась домой. Поезд придет во Львов утром, значит, Егор откроет фэйсбук где-то около одиннадцати. Она написала привычное: доброго ранку, сонечко! И далее: не обращай внимания на Сашу, его можно понять, он боится потерять меня, свою единственную опору. Но дальше я не позволю ему регулировать нашу жизнь, я поставлю его на место и объясню, на что он имеет право, а на что — нет.

Егор ответил в двенадцать дня: ничего страшного, моя кисонька, я все понимаю. Не переживай, я люблю тебя. Все будет хорошо.

Побежал следующий месяц переписок, признаний, нежных слов, совместных обсуждений, заботы друг о друге и несколько раз Егор написал: «Я обожнюю тебе». Манана вздохнула облегченно, тот скандал прошел, больше такое не повторится.

Она решила поговорить с Сашей, Егор приедет еще не раз, только бы опять Саша не начал скандалить.

Манана вошла в Сашину комнату. Он сидел у окна, поставив на подоконник свой ноутбук и копался в Интернете. Услышав шаги, развернул коляску к Манане.

- Саша, давай поговорим насчет того инцидента, - начала Манана. - Ты уже наверное остыл и понимаешь, что ты был неправ. Здесь и раньше бывали мужчины, ты никогда не вел себя так по-хамски.

- То, что было раньше, не в счет. Те были временные, а этот, я вижу, засел прочно.

- Откуда тебе известно?

- Да на вас вместе поглядеть, и все видно. Как вы сюсюкаетесь.

- В любом случае, это не твое дело. И тебе придется привыкнуть к Егору. Он хороший человек, и не возражает, чтобы ты здесь жил.

- Ах, не возражает, скажите, какое благородство! Я тут пятнадцать лет живу, а он только прискакал, и уже хозяин? Нет, вы не думайте, что я так просто сдамся, он хочет меня отсюда выставить, я шкурой чувствую! Он пока к тебе подлизывается, вот и строит из себя добряка. Понимает, что пока не обосновался, надо с тобой по-хорошему. Пусть не думает, я в суд подам! Я тут на сайте смотрел, я уже имею право на жилплощадь по закону, после пяти лет имею. А я пятнадцать! Прибежала сойка и убила чайку, да? Ничего, чайка тоже умеет клеваться!

- Так это же на меня тебе придется в суд подавать, - ахнула Манана. - Ты с ума сошел!

- Я не пойду в приют, не хочу, я с тобой хочу жить! Я тут привык, тут уже все мое.

- Я тоже привыкла к тебе, но на голову вылазить мне не позволю. Да и как ты иск подашь, как в суд пойдешь?

- Позвоню по телефону, мне дадут бесплатного адвоката, как инвалиду. Доверенность ему дам. И все, он будет вместо меня в суд ходить. Я все тут прочитал на юридическом сайте!

У Мананы пол ушел из-под ног. Ее Саша, которого она привезла когда-то из больницы, впавшего в такое отчаяние от своей беды, что не мог разговаривать, поднял сейчас на свою спасительницу голос.

Саша повернул голову, и она увидела в его глазах слезы.

- Манана, прости, мы тут полтора человека, деремся за место под солнцем, за ареал обитания! Я не буду подавать иск, не знаю, как я мог сказать это. То, что ты сделала для меня - подвиг, и я это понимаю.

- Почему полтора? - спросила Манана.

- Ты - целый человек, а я половинка, у меня ниже пояса мертвое тело. Вместе мы полтора человека и спорим, делим жилплощадь. На полтора. Я не буду больше так делать. Не буду хамить Егору. Но не отсылай меня никуда, ладно? Я хочу быть с тобой. Я не смогу жить без тебя.

Он все-таки ревнует, подумала Манана.

Она резко подошла к нему, обхватила двумя руками и прижала к себе его голову.

- Не отошлю. Ты всегда будешь жить здесь, не бойся.

В следующий приезд Егора, продлившийся неделю, Саша просто не выезжал из своей комнаты. Манана заносила ему еду, уносила пустую посуду. К умывальнику Саша выезжал ночью, после того, как слышал, что в двери спальни Мананы поворачивался ключ.

Манана была довольна спокойной и тихой атмосферой в доме. Егор делал вид, что ничего не изменилось, они никак не комментировали свою жизнь втроем.

Подошла Троица. Манана и Егор обменялись нежными поздравлениями и подарками по Новой почте. Она просила, чтобы он приехал на четыре выходных дня, Егор отговорился жуткой занятостью в редакции. Позже, анализируя произошедшую катастрофу, Манана перечитывала много раз личку на фэйсбуке и заметила, что пожалуй, именно тогда с Троицы он стал писать реже и суше. Но еще долго ничего плохого не думала, списывая его все более короткие послания на занятость на работе, ведь он к Новому году должен был уйти, значит, подгонял все хвосты не сделанного.

Манана Егору.

В детстве у меня была большая мечта, мои жизненные планы — изменить мир в лучшую сторону. Теперь я понимаю, что это невозможно, и мне даже не хочется.

Сейчас другая, маленькая – мы в гостинице, может в Ницце, может в Каннах, может в Каменец-Подольске. Лежу на диване, свернувшись клубочком, моя голова у тебя на коленях, ты сидишь и пишешь что-то на компе. Потом пойдем гулять, осматривать древний замок Подольска.

Я чувствую себя в километре от людей. Около меня никого нет, и они мне не нужны, слишком много и громко говорят. Постоянно, не замолкая. Ни о чем.

Ты словно рядом со мной, здесь, вдали от них.

Мой мужчина, моя пара. Мое прибежище.

Между нами 500 километров, они медленно убивают наши чувства, потому что растворяют в прошлом наши общие воспоминания.

Три первых дня, из которых, даже первый, когда еще все было неясно и не сказано, кажется значительным - постепенно уходят все дальше от нас.

У нас почтовый роман, ментальный.

Мы живем в нищей стране, мы элита общества, но у нас нет возможности на каждые выходные ездить друг к другу.

Мы связаны путами времени, в котором живем.

Егор ответил: - да, да, я чувствую то же, что и ты, моя любимая.

Короткая фраза. Слишком короткая.

Тем не менее, слова «Мое щастячко, мое коханнячко» присутствовали в его переписке.

У Мананы ёкнуло сердце, когда он один раз ответил ей совершенно невпопад и она поняла, что кто-то находится рядом с ним, и он не может писать то, что нужно по смыслу.

Она стала внимательно отслеживать время, когда писала ему и когда он включал компьютер и отвечал ей. Не спешил. Явно.

Она спросила: ты очень занят на работе, большой завал, да?

Он: да, и потом мне кажется, что я слишком часто отвлекаю от работы именно тебя. Я не хочу вмешиваться в твою жизнь, боюсь показаться настырным.

Она: а я хочу, чтобы ты вмешивался в мою жизнь, и это у меня впервые.

Следующие сутки он вообще не выходил в сеть. Сдача номера, брак обложки, что-то еще?

Манана решила прощупать почву. Написала так, на всякий случай, ожидая получить ответ: ну что ты, кисуля, как можно? Ты у меня одна!

Она: Сонечко, ты стал так редко мне писать. Может быть нашел другую женщину, лучше меня, так наберись духу и скажи. А то я ведь такая, ни с кем и ничего, потому что есть ты, и у нас Хартия. Если ты встретил местную девушку с борщами и прочими удобствами, то я перестану заниматься вопросами нашей будущей совместной жизни, не буду тратить на это время. И вообще буду как бы считать себя свободной. А то ведь ни с тобой, ни без тебя, как-то неправильно. Мы же договорились, всегда говорить правду и без недомолвок.

И получила ответ.

Он: Манана, лучше тебя быть не может! Но согласно пункту 5 Хартии, да. Не занимайся нашими общими вопросами и вообще, как бы считай себя свободной. Так будет правильно.

Она: Напомни пункт 5.

Он: говорить открыто о форс- мажоре в интимных вопросах.

Она: я почувствовала, сердце ныло. А я этого не делала. Я понимаю, борщ, ехать никуда не надо, удобно. Смешно то, что ты мне в самом начале сказал, что возможно все, кроме одного, ты никогда не оставишь меня ради другой женщины.

Он: да, я говорил правду. Верх взяло не тело женщины... У нас с тобой немного не складывалось, о чем мы конечно догадывались, разные города и твой Саша. Об этом надо прямо заявить. А потом называть второстепенные так называемые "причины". Звучит внешняя сторона очень даже банально, пришла ко мне моя Юля и сказала: ну и сколько ты будешь жить без ежедневного борща и душа? (То, что имеет даже твой нахлебник Саша). И неизвестно сколько в моем возрасте это будет продолжаться...Поэтому прошу не считать это изменой, я пытался, пробовал…

Она: ты променял меня на борщи и душ?

Он: я просто устал от Саши. От его оскорблений. «Брачный аферист, решил жениться по расчету». То, что я тебя люблю, даже не обсуждается. Жизнь, это динамика... Кто кого почему захотел, с кем спит, с расчетом или без расчета, или начал с расчета а закончил любовью, это праздные размышления с позиций остановившегося Сашиного времени. Для него всякий - соперник и конкурент на жилплощадь, это же понятно. Как по нему, так надо мужу и жене жить порознь и доказывать свою бескорыстие.

Она: это было один раз, и больше не будет. Он обещал. Ты же видел, как он вел себя в твой последний приезд.

Он: не верю в его обещания. Ты сделала его счастливым, а значит сильным. И он сильнее меня.

Она: я многих сделала счастливыми за свой счет. Но ведь я тоже человек и тоже достойна счастья. Почему у меня его нет?

Он: да, и я об этом, что сделала многих. Но надо разобраться, почему не захотела или не смогла для себя. Я знал женщин, которые за свое счастье глотку перегрызали. И такой вякнувший Саша в минуту оказался бы черт знает где. А ты носишься с ним, нянчишься, боишься ему слово сказать. Может тебе нравится твоя свобода… И ты просто не хочешь постоянного мужчины.

Она: чушь, чушь! Сколько раз я тебе говорила, что для меня самым большим счастьем было бы иметь одного мужчину от юности и до старости. Не заморачиваться вопросами секса, измен и прочей фигней вообще! Ты меня не слышишь, не хочешь слышать, тебе так удобнее. Свалить вину на меня, на Сашу, кого угодно, только бы не отвечать за себя.

Он: я верю тебе. Но это то, что выходит по факту действенного анализа этой пьесы, что мы имеем в финале. Ты живешь в одной клетке с Сашей, которая кажется тебе твоим крепким домом, а на самом деле ты уже там не хозяйка. И не хочешь выгнать из нее маленького варяга. Это уже не твой дом, не твое гнездо, не твоя клетка.

Она: иногда, человеку комфортно находиться в клетке, во лжи, в обмане сознательно, но приятно, и это тоже бывает правильно. Скажи мне правду, я не навязываюсь тебе, я никому никогда не навязывалась, но скажи правду, ты любишь меня?

Он: да!

Она: ты вернешься ко мне?

На экране монитора долго ничего не было. Потом заплясали три точки, видно было, что Егор отвечает. Потом они застыли… исчезли надолго… снова появились… исчезли.

Манана оцепенело ждала.

И возникло слово короткое, как кинжальный удар.

Нет!

Манана отошла от компьютера. Пошла на кухню варить отвар из шиповника для Саши. Поставила на плиту и ушла к себе в кабинет, додумывать эскиз задника для клуба. Запустила стиральную машину с грязным бельем. Вытерла пыль в прихожей. Отнесла отвар Саше, попросила ее не беспокоить. И пошла к себе в спальню.

Легла на кровать и стала думать. Что произошло? Что? Час назад все было хорошо. Она была с Егором, она ждала его, обдумывала программу его ближайшего приезда. Собиралась к портнихе, сузить немного в поясе шелковую пижаму, которую она ему купила. Отнести деньги в мастерскую рам для картин, там уже готовы для нее три штуки. Она просто собиралась жить дальше, просто жить. С ним, любимым человеком, самым близким для нее, ставшим ее частью. И своим подопечным Сашей, который в общем-то никому не мешает и мешать не будет.

И вдруг все рухнуло и надо осознать. А она не может. Не может.

Где сломалось, где прошла трещина по тому мостику, который связывал «Я тебе обожнюю» с коротким кинжальным «Нет»?

Зачем она спросила про другую женщину? Может еще потянулся бы хоть какое-то время тот мираж, в котором она жила почти год? Еще какое-то время в клетке обмана, где так комфортно, тепло и уютно, если даже знаешь, что стены ее только видимость и защитить не могут. Но думаешь, что ты внутри, а значит в крепости.

Все равно, рано или поздно, стены крепости, выстроенные из тумана, расплываются, расходятся в клочья.

Но так можно дальше отодвинуть реальность.

Он сказал при венчании в мансарде: я боюсь твоего кольца. Боюсь, что ты вдруг бросишь меня, и что я буду делать с кольцом, как смотреть на него? Это такая боль!

Значит ему знакомо это состояние, он его сам пережил. Как же он может подвергать меня такому терзанию? Как? Почему ему меня не жалко? Что я ему сделала?

Манана попросила Сашу отвечать по телефону, что ее нет, что она уехала в Карпаты на этюды. То же самое отвечать, если кто-то позвонит в дверь. Он спросил, а если это будет что-то важное?

Она ответила, что ничего важного нет. Не бывает вообще.

И только через двое суток мучительных раздумий и воспоминаний, перемалывания вариантов возможного развития событий, до нее дошло окончательно, что Егор от нее ушел, и что его в ее жизни больше не будет.

Она закрылась в своей спальне на ключ. Каталась по кровати и выла. Била рукой по батарее отопления, пока рука не стала в этом месте синей.

Саша пытался открыть дверь и войти, но у него ничего не вышло. Он звал ее, она не отзывалась. Он слышал ее вой и плакал от бессилия, от невозможности помочь.

Единственное, что вытащило ее наружу, это мысль о том, что Саша голоден, что сам он не может ни пойти за едой, ни приготовить себе горячее.

Но еще много дней она вдруг бросала то, что делала, запиралась у себя в спальне, и сквозь три стены до Саши доносился ее надсадный крик и горестно-речитативное: нет, нет, нет, не могу, не могу, не могу...

Манана Егору:

Все рухнуло. Лежу мертвая. Вот встала, написать тебе письмо. Ничего не ела, не могу. Я столько раз тебе говорила, что хочу прожить без измен, что сама никогда тебе не изменю, я получаю наслаждение от своей верности. От своей чистоты. Может тебе это непонятно.

Ты не только мне изменял, но еще и подковерно.

Как это, наверное, смешно – алое венчальное платье, кольца Орла и Орлицы, Хартия, Святое впитывание Семени в тело, вся эта мистическая красота единения двух тел и двух сердец.

Мне казалось, что ты понял, почему мне так не понравилось, когда ты написал: «Отменная ****ь в постели, что еще нужно мужчине»?

Я думала, тебе нужно другое. Творить, работать вместе, жить своими идеалами. Строить вместе свое благополучие. Для двоих. И помогать каждый своим родителям, потому что это можно, только имея деньги.

Ты наверное будешь советоваться с твоими отцом и матерью. И они тебе посоветуют железный вариант. Свое, местное. Какой еще Киев и эта «столичная штучка», картины и книги? Какая школа арт-критики?

«Кремезна жинка с борщами и отменная ****ь в постели, что еще нужно мужчине»?

Я буду зависеть от расхожего мнения, что лучше, что хуже…

Я не смогу написать на ФБ: сонечко, мне предлагают продать «Площадь на рассвете в июле», что ты на это скажешь?

Кому я напишу, кого спрошу? Нет тебя, нет...

Я очень тебя люблю.

Мне казалось, что просто люблю. Нет, не просто. За год, что мы вместе, пусть виртуально, но и в постели тоже, ты врос в мое сердце, в мое тело, в меня всю. Я люблю твой запах, твой пот, твои волосы на спине, твою теплую шею, твой голос. Твои советы, твои ответы на мои вопросы. Совместную работу над сюжетом.

Ты ударил меня ребром ладони по горлу.

Ты убил меня.

Я мертва.

Егор ответил.

Да, рухнуло. Невозможно прятаться от него по комнатам и творить. Любовь, как и творчество, нельзя откладывать и прятать. Я устал воевать за свое право на тебя. Ты не хочешь куда-нибудь его отправить, ты любишь его, а не меня. Так оставайся с ним.

Манана Егору:

Дело не в нем, и мы оба это знаем. Ты спекулируешь на калеке, несчастном инвалиде! Я все понимаю, я умная, как ты можешь мне врать? Я пролистала в памяти все неосторожные фразы, который у тебя вырывались в постели, твой взгляд на копию Рубенса в Западной галерее, как ты смотрел на картину. Тебе нравятся Большие Женщины, плоть, куча большой плоти, потому что ты человек слабый и только овладев Большой Плотью, чувствуешь себя мужчиной, самцом, победителем. Большая Женщина Феллини! С нормальной женщиной ты остаешься таким слабым человеком, какой ты есть на самом деле. Я поняла это в тот момент, когда уловила твой взгляд на картину Рубенса, взгляд на эту розоватую гору мяса. С того момента я отдавала себе отчет в том, что я для тебя творческий проект больше, чем жена, но я-то думала, что проект честный! Ты расстался с той женщиной, Юлией, потому что она не могла быть тебе соавтором, она способна только быть Большой Плотью. Как соавтора ты нашел для этого меня, понимая, что реализовать себя в искусстве для тебя возможно только в паре со мной. Без меня ты критик, но не творец. Мы подписали Хартию, чтобы никогда не врать. Так я надеялась, так я предполагала. Но ты творчеству предпочел борщи, глаженную рубашку и Плоть. Это твой уровень притязаний, твой порог, у меня другой. Но как отвратительно, что ты пытаешься свои грехи переложить на плечи беспомощного калеки, обездоленного человека. Обвинить его в своей вине, переложить свой груз на его плечи. А если бы я была менее проницательной и действительно выгнала его из дому? Ты готов и на это? Почему ты не скажешь честно, что «не потянул» меня, не дорос, или просто не любишь? Почему ты продолжаешь трусливо врать?

Егор Манане.

Я люблю тебя. Мне самому тяжело дался мой уход. Но ты никогда не решишь вопрос с Сашей, а я не могу терпеть его скандалы. Не могу жить в такой атмосфере.

Манана Егору.

Ты упрямо прикрываешься Сашей. Это понятно. А мне чем прикрыться? Как я объясню своим друзьям, знакомым твой уход? Я знакомила тебя с ними как моего мужа. Ты жал им руки в качестве моего мужа, спутника жизни навсегда. Мы советовались с друзьями насчет ресторана для свадьбы и церкви для венчания. Рассказывали им свои планы совместной жизни и работы. Что я скажу теперь? Почему ты поставил меня в такое положение, когда я должна врать, выкручиваться, или мне рассказать им о твоем влечении к Большой Плоти, чтобы быть правдивой? О твоих слабостях, которые лягут позором и на мои плечи?

Егор Манане.

Зачем? У тебя есть та же версия, что у меня. Нам не дал жить вместе Саша. И все. Красивая, нормальная версия.

Манана Егору.

Это ложь! Это отвратительно! Отвратительно!

Манана вскочила, откинула кресло в сторону и бросилась на кухню. Налила себе ряженки из холодильника, чтобы привести в порядок нервы. Холодная ряженка всегда ее успокаивала. В детстве она ходила с мамой в магазин «Продукты», тут же на Прорезной, который был напротив их дома, в здании с колоннами. Там было кафе с высокими стоячими столиками, и там мама каждый день покупала ей стакан холодной ряженки и темную медовую коврижку.

Запрокинув голову, Манана пила ряженку большими глотками. В кухню въехал Саша и посмотрел на нее вопросительно, что случилось?

Манана не ответила и отвернулась.

Ночью она лежала и думала. Делать что-то, писать, рисовать, жить сил не было. Одна мысль билась в голове, почему так больно, почему она переносит так тяжко, так страшно его уход? Была ли она влюблена в него настолько? Некрасивый, слабый человек, предатель… да, он ее круга, да готова была за него в огонь и воду. Но почему в огонь и воду? Что она могла найти в нем, чтобы настолько отдать себя всю, потерять свою личность?

Ответ пришел неожиданно, но встал перед ней четко и ясно. Ответ она увидела в сером рассвете за окном, куда нечаянно бросила взгляд, измученная долгими ночами без сна. Серый рассвет за окном той спальни, которая раньше была спальней ее родителей, где они зачали когда-то ее саму. Вот так наверное, лежала ее мать перед рассветом, улыбаясь навстречу своей дочери, пришедшей во Вселенную в ту ночь.

Егор заменил ей семью. В 19 лет она осталась одна в огромном Киеве, где тихий, невидимый с первого взгляда дед не мог играть для нее роль старшего, советника, он просто существовал рядом с ней. И скрытно, незаметно для нее самой, ее жгла тоска по умершей бабушке, по уехавшим родителям, променявшим её на давний семейный бизнес в Кахетии, где она могла похоронить свою профессию художницы, ей там нечего было делать. По семейной атмосфере, когда прибегаешь с улицы и тебя встречает мама, а папа спрашивает, как дела, когда рады твоему приходу и есть у кого спросить совета, и кто-то порадуется за тебя, твоим успехам или наоборот, огорчится вместе с тобой. И поправит сзади воротничок, или улыбнется, увидев утром на кухне. Егор заменил ей отца и мать, бабушку, деда, не рожденных ею до сих пор детей, и в то же время был ей мужем, ее парой, он был для нее всем. Потеряв Егора, она снова потеряла семью.

Семья…

Вот что было для нее главным в жизни, а она даже не осознавала этого. Не понимала, почему тоскливо по утрам, когда вкусно пахнет свежезаваренный кофе на кухне, но она пьет его одна. И не пахнет простым стирочным мылом, которое она вдыхала в детстве, когда приникала лицом к бабушкиному фартуку, утыкаясь в ее колени, теплом, исходящим от маминых волос, маминой шеи…

Замену этого она нашла в Егоре.

И потому ощущала его потерю, как потерю всего.

Не только его, но всего. Обретенного ею смысла существования. Не для себя, для другого. Наверное, она и Сашу взяла к себе для того, чтобы восполнить этот вакуум, но он не мог дать ей того, что Егор. Саша ее подопечный, а Егор был для нее опекуном, и ее женская податливая суть жаждала мужской опеки, мужа, отца. А она отвечала ему той любовью, что накопилась у нее за долгие годы, когда не на кого было излить свою нежность, свою потребность любить. Материнскую, женскую, дочернюю, любовь всех ипостасей своего пола, накопленную, сконцентрированную за долгие годы одиночества, она излила на тот единственный объект, который если не был для этого идеальным, то во всяком случае наиболее подходящим.

И теперь она снова одна на широкой кровати, где уже привыкла, протянув руку направо, встречать его левую руку, знать, что здесь есть существо, которое она любит. Не так важно, что он ее любил, важно было, что она любила, и наслаждалась ощущением собственной нежности, верности… Ей было кого любить, и в том, оказывается, был смысл ее предназначения. В том, чтобы любить.

Ложь, мираж. Она оказалась игрушкой в его руках, всего лишь проектом. Лживым проектом. Предметом, заменившим на время отсутствия другой, более желанный, предмет, вызывающий страсть, похоть. А она – нет. Его желание обладать Большой Женской Плотью, чувствовать себя, слабого маленького человечка, властителем, самцом, победило изысканные творческие предложения Мананы, в лепешку распластало планы издания альбомов по живописи, курсы будущих учеников…

И снова нет семьи, и снова нет отца, матери, бабушки. И непонятно, почему судьба сыграла с ней такую злобную шутку, чем она обидела ее, свою судьбу.

Манана поехала во Владимирский Собор, куда они вместе ездили с Егором. Ходила от иконы к иконе и молилась Святым, чтобы они избавили ее от этой душевной муки. Перед иконой «Нечаянная радость» стала на колени и просила Богородицу послать ей хоть какой-то знак, что она не одна, что Божья сила с ней.

На выходе из Собора ей стало легче. Она перекрестилась и пошла на метро. Станция «Университет» очень глубокая. Манана долго ехала вниз, ей снова стало плохо, затошнило и казалось, что серая лента эскалатора везет ее прямо в преисподнюю страданий на новые муки.

Но нечаянная радость все-таки пришла.

Позвонил Олег Иванович и сказал, что Союз художников решил устроить необычную выставку - презентацию. Новый вид работы - выставка одной картины. И выбор пал на нее. Есть ли у нее что-нибудь достойное? Если нет, у нее две недели, чтобы написать.

Манана подумала и сказала, что напишет новую. Две недели ей хватит.

Она погрузилась в работу.

На зеленой траве паслась мощная молодая корова. Ее оседлал сзади огромный, тонкий в деталях, комар с человеческой головой, и личиком, удивительно похожим на арт-критика Егора Сойку. Личико было искажено похотью, глаза замутненные сладострастием, устремлены в одну точку. Корова, расставившая задние ноги, наоборот, косила на зрителей влажным глазом, словно упрашивая, ну не смотрите же, я стесняюсь. Однако не переставала жевать траву, совмещая приятное с полезным.

Картина называлась «Всякая любовь священна».

Около нее собралась такая толпа любителей настоящей живописи, порнухи, поп-арта, сюрреализма и концептуализма, что не протолкнуться. Еще бы, Манана Ташидзе, эта гордячка, с ее аристократическими манерами, утонченностью вкуса в рисунке, колористике и деталях, не позволявшая себе ни на полотне, ни в жизни ничего выходящего за рамки приличия вдруг, разом, отбросила все свои хорошие манеры и ударилась в брутальность, не свойственную даже самым отъявленным хулиганам современного искусства, созидающим из чугуна коровьи лепешки и козьи какашки, вознесенные на гранитный пьедестал.

Конечно, коровья лепешка - подлинный продукт настоящей жизни, но уже конечный, а тут таинство самого процесса зарождения. Начало начал. Это всегда вызывало у посторонних наблюдателей интерес.

Посетители толпились и около столика с журналом отзывов. Столик, старинный из черного лакированного дерева с инкрустацией перламутром, доставила из своего дома сама Манана, поскольку считала столик своим талисманом, она под ним играла с куклами в детстве, и кроме того, думала она, ничья рука не посмеет написать на таком столике в ее адрес что-нибудь ругательное. Изящно изогнутые черные ножки с бронзовыми накладками, бронзовое соединение двух половинок столешницы, покрытой перламутровыми бабочками, такое произведение искусства само тянуло на какой-то нежный, ласкательный отзыв.

И столик помог!

«Мощно, такого никто не ожидал», - записал арт-критик Теодор Иванченко.

«Наш украинский Сальвадор Дали!»

«Манана Ташидзе переплюнула самого Иеронима Босха, горжусь, что она моя соотечественница».

«Новое слово в живописи и философии!!!»

Манана стояла с бокалом шампанского в руке, окруженная поклонниками, возбужденная, радостная, блестя глазами, и принимала поздравления.

Вечером первого дня вышли телевизионные репортажи, назавтра печатные издания. Молчал только журнал «Український живопис», словно воды в рот набрал. Председатель союза художников позвонил в редакцию, узнать, будет ли журнал печатать отзыв о выставке, но редактор, заслышав фамилию художницы, бросил трубку.

А впереди Манану ждали еще две недели триумфа. Две недели, стоя у картины, принимать поздравления и выслушивать восторги.

И тут… Позвонил Олег Иванович.

- Манана, голубушка, есть чудесное предложение, на сегодня самая большая предложенная сумма 25 000 долларов. Советую соглашаться.

- И кто этот меценат?

- Целый коллектив. ЛГБТ-сообщество.

- Зачем им? И кто им даст такие деньги?

- Деньги им дают различные фонды ЕС, а картина им понравилась названием и концепцией. Действительно, считают они, всякая любовь священна. И они просто в восторге от образов.

- Олег Иванович, давайте подождем, еще не конец, может будет более выгодное предложение.

Выгодное предложение поступило через два дня.

Олег Иванович просто заикался.

- Сотбис! - кричал он. Предлагают выставить на Сотбис! Первоначальная цена 100 000 долларов!

От такого шанса нельзя было отказаться. Но... могут вообще не купить. Ни за сто, ни за сколько… А сбор, расходы, доставка, все это придется оплачивать из своего кармана… Если не купят, эти деньги пропадут. И посоветоваться не с кем. Олег Иванович заинтересованное лицо, расходы не несет, а доход, как галерейщик будет иметь. Поговорить бы с Егором… ну, это просто смешно.

Манана оплатила все расходы и вылетела в Лондон.

Пока шли торги, она просто слонялась по коридору. Нервничала. Ее лот был пятым. Через 20 минут заглянула в зал. На экране цена - 250 000 при шаге лота в 25 000. Ушла снова в коридор. Села на подоконник, постаралась уставиться в одну точку и медитировать, чтобы ни о чем не думать.

Все! Купили! 600 000 долларов! У Мананы перехватило дыхание. Она знаменита и богата. Все. Исполнилось. Своими руками, своим талантом, трудом, добилась… После этой картины, после такого триумфа пойдет и пойдет. Вверх, вверх, не останавливаясь, к успеху. Так ей говорил Олег Иванович, и она сама точно знала, что так будет. Спасибо тебе, «Всякая любовь священна», ты привела меня к триумфу, которого я и не ожидала.

Начались приятные хлопоты, заплатить налог с продажи в Лондоне, найти банк, куда положить деньги, которые она сможет снять в Киеве. Поменять билет назад, потому что она не успевала в срок на тот обратный билет, который взяла еще дома.

Среди этих хлопот Манана почти не заметила, хотя и прочитала, СМСку на телефоне. Писал Саша.

«Ухожу в приют. Решение принял сам. Не волнуйся обо мне. Отвезет Лариса, ключи у консьержки».

Саша переехал в приют? Ладно, подумаю об этом потом. Кто такая Лариса? Тетка со второго этажа, которая моет лестницу, да, вспомнила, она иногда заходила к Саше.

Самолет взмыл в воздух, неся в своем чреве красивую, довольную собой, богатую, успешную женщину. Поплыл над облаками, мягко покачиваясь на поднимавшихся от горячей земли воздушных потоках.

Могучий орел любовно сжимал ее в своем клюве, унося на вершину Горы Чудес, и, выглянув в иллюминатор, Манана увидела под собой мощные маховые перья, мерно колыхавшиеся в голубоватом пространстве.

Открыв входную дверь, Манана удивилась необычной тишине и спертому воздуху. Потом догадалась, Саши нет, окно он не открывал, давно никто не входил во входную дверь, вот потому тишина и духота. Она прошла к себе в спальню, открыла чемодан и выложила на кровать свои вещи, чтобы не мялись, расправила аккуратно по кровати. Несколько платьев Сен-Мартин, купленных в Лондоне. Лодочки цвета нюд от Маноло Бланик.

Выкинула в мусор увядшие цветы, оставшиеся еще с первого дня выставки, когда их ей носили огромными букетами. Вымыла и расставила по местам вазы из под букетов.

Ей стало не по себе, пустота и тишина начали давить на нее.

Она вошла в комнату Саши и оперлась о косяк двери плечом. Комната полнилась следами внезапного отъезда, шкаф приоткрыт, на нескольких поломанных стульях валялись брошенные, не нужные на новом месте вещи.

Ее взгляд коснулся пола, темных, коричневых, потертых половиц, выдержавших столько давлений и скольжений человечьих шагов. Местами половицы совсем обнажились от бывшего лака, открыв рисунок текстуры дерева и кружки, оставшиеся на месте бывших сучков.

Дому больше ста лет, когда же росли эти деревья, подумала Манана, еще живые они видели в лесу птиц, насекомых, а здесь многие поколения людей топтали этот пол, издававший в ответ старческий скрип и вздохи. Как он относится к нам, людям?

Презирает, любит, снисходит?

Там, где стояла кровать Саши, остался блестящий лакированный прямоугольник. Один, не тронутый многочисленными шагами, ходивших по комнате людей. Там всегда стояла кровать. До Саши на ней спал покойный дед Мананы. Там она обнаружила его однажды утром, отошедшего в вечность так же застенчиво и неловко, как жил.

Надо будет позвать эту женщину со второго этажа, как ее? Лариса, она отвезла Сашу в приют. Она заберет Сашины вещи, которые он оставил. Отнесет к церкви и раздаст нищим. Что-нибудь возьмет себе, такая неимущая, моет лестницу за копейки.

В комнате пахло Сашей. Лекарства, ихтиоловая мазь, которой он лечил свои пролежни, затхлый дух редко мытого тела.

Манана прошла через комнату и распахнула оконные створки.

Перед нею, в метре от окна высился торец соседнего дома, серая бетонная стена, закрывающая небо и город. Больше из окна ничего не было видно. Свет и воздух в комнату поступали, пусть немного. С рассвета и по закат стена была темно серой и грубой, но с пяти до половины шестого солнце находилось в той точке, когда его лучи проскальзывали по стене, образуя косой ромб, в течение получаса наполнявший комнату короткой радостью света и тепла.

Манана открыла окно, и свежий ветер закружил по комнате, подхватив на свои струи застарелые Сашины запахи. Попытался вынести их наружу, но столкнулся со стеной напротив. Оттолкнулся от нее и снова влетел назад, закружил в середине бывшего Сашиного гнезда-клетки. В центре круг давно свитого гнезда, по сторонам - квадрат стен, клетка. Запахи считали комнату своей, давно обжитой, и упорно не хотели покидать ее, цеплялись за мебель, за стены, метались по центру, вылетали наружу и снова влетали, отбившись от противоположной серой стены, по которой уже начал свое движение светлый солнечный ромб.

Комната тоже не хотела расставаться с тем, что давно считала своей собственностью, хмурилась морщинами отпадающих грязных обоев.

Пожалуй, теперь можно будет использовать эту комнату под мастерскую, - подумала Манана. Картины и все материалы оставить наверху в мансарде, в мастерской от Союза художников, с номером на двери. А текущую работу производить здесь, не поднимаясь наверх на несколько этажей. Надо только снести вниз мольберт, этюдник, запасы алебастра, кое-что еще. Сделать ремонт, освежить.

Эта мысль мелькала у Мананы еще тогда, когда был жив дед, но потом эту комнату она отдала Саше.

Выбросить все лишнее, поменять старые стулья на новые, шкаф надо оставить, пригодится. Вот там, где лакированный прямоугольник следа от его кровати, будет стоять мольберт, самое выгодное место по освещению. Для живописи темновато, конечно, но рисунок и лепка пойдут. Можно использовать те светлые полчаса для контроля. Подобрать галогенные лампочки. По сути, ее квартира увеличилась на лишние 28 метров площади.

И надо оставить открытым окно хоть на сутки, чтобы ушел этот едкий запах ихтиоловой мази.

Спустя два месяца после триумфального Сотбис Манана обнаружила в почтовом ящике письмо. Оно было от Саши.

Он описывал свой новый быт в приюте, узенький шкафчик, доставшийся ему от предыдущего обитателя палаты, умершего за неделю до его поселения, старика. Толстую повариху Маню, пьющего сторожа Петра. Писал, что очень скучает по Манане, просил придти. Вспоминал лучшие моменты их совместной жизни, когда она входила в его комнату, одетая «для выхода» и спрашивала его мнение насчет одежды и обуви, подходящих к наряду украшений. Когда вносила к нему небольшую картину, спрашивала: ну как?

Писал, что ему очень недостает этого всего в приюте, не хватает музыки, доносящейся из ее спальни. Общения с ней, ее друзьями, некоторые из них изредка заходили к нему — поздороваться.

Но, что его мучает больше всего, так это осознание того, что он разрушил ей и Егору жизнь! Не дал им поселиться вместе и жить счастливо. Грубо влез в их отношения, все поломал. Писал, что глубоко раскаивается в этом и просит прощения. У нее отдельно и у Егора отдельно. Не знает его адреса, но просит Манану передать Егору, что он, Саша, просит у него прощения, понимает, что не заслужил, но просит хотя бы для того, что бы облегчить себе совесть и душу.

«Простите, меня, простите великодушно. А я себя простить не могу. Я оказался эгоистом, никчемным человеком, я виноват, и с этим чувством вины буду жить до конца. Так мне и следует. Но, если простишь меня, Манана, приходи, я скучаю за тобой. Твой друг Саша».

Манана дала Ларисе 200 долларов, велела поменять их на гривны, купить Саше на Бессарабке самых лучших фруктов и полкило его любимого сулугуни. Узнать, что ему еще нужно, все, что ему будет необходимо, Манана ему купит обязательно.

И Лариса ему это отвезет.

8 августа 2018 г.

ПОСТ СКРИПТУМ от автора, посчитавшей нужным кое-что разъяснить:

О новелле Пробежала сойка...

Пьеса А. Чехова «Чайка». Ее ключевая фраза - «Случайно пришёл человек, увидел, и от нечего делать погубил чайку».

Погубил чайку от нечего делать.

Время написания пьесы, и происходящего в ней действия, 1896 год. Место — дворянская усадьба, персонажи - дворяне, интеллигенты, обслуга. В общем все у них тяжко, декадентские страдания, каждый из героев делает не то, что хочет, и получает тоже не то, что хочет, потому что жизнь сложна.

И бедная птица чайка тоже гибнет ни за что, так себе походя, безо всякой вины со своей стороны, потому что жизнь сложна и жестока.

А теперь начинаем играть в игру под названием парафраз-антифраз и пишем рассказ под названием «Прибежала сойка...»

То есть, берем основные моменты сюжета и идей пьесы и смотрим, как могли измениться ее главные герои и мотивы их действий в 21 веке.

Нам нужна невинная чайка и ее убийство, так как это основной мотив пьесы. Такой же чайкой, по сути, является и Треплев, убивший сам себя. Да и Нина Заречная тоже чайка. Ее жизнь тоже явно не сложилась. В рассказе нам нужны любовь, измена, высокое искусство, ради которого герои готовы на всяческие жертвы, или наоборот, абсолютно не готовы, потому что для них важнее более приземленные вещи, быт, секс и так далее.

А вот столько героев, как у Чехова, нам не нужно. Наш век быстрый, жесткий, убийство происходит и быстрее и без декадентских переживаний. Мы обойдемся тремя героями — Манана, Егор и Саша.

Итак, арт-критик Егор Сойка приезжает в дом талантливой художницы, Мананы Ташидзе, у них возникает любовь, и отношения строятся на основе общих творческих интересов. Здесь же проживает третий персонаж — Саша Чайка, инвалид, колясочник. Его жизнь протекает в клетке, темная комната, за окном которой — серая стена, торец другого здания и солнце заглядывает к Саше на полчаса в день.

Манана совершенно искренна в отношениях с Егором, она мечтает о жизни с одним-единственным мужчиной навсегда, от юности и до старости. Обменивается с ним подвесками и кольцами в виде птиц - орлов, предлагает ему в паре с ней стать не невзрачной сойкой, а орлом, для этого у нее есть и силы , и талант, и творческие задумки. Егор увлекается поначалу ее планами, но затем грубо и резко разрывает отношения под лживым предлогом того, якобы Саша не даст им жить. Оба они, и Манана и Егор, понимают, что предлог этот фальшивый, у Саши была вспышка страха потерять то малое, что у него есть, его клетку, но он уже взял себя в руки, и понимает, что не имеет права мешать счастью своей спасительницы. Обещает, что никогда так больше не поступит. Мы ему верим и знаем, что он говорит правду.

Умная, проницательная Манана видит Егора насквозь, понимает, что он, слабый, лишенный творческого дара человек, уходит от нее, потому что боится «не потянуть ее», не соответствовать, ему проще жить так, как раньше, без потрясений, и ей, сильной личности, талантливой художнице, он предпочитает спокойное серое существование, борщи, душ и плоть, доступную ему по уровню. Но боясь признаться в этом, клевещет на Сашу, продолжает лгать, что якобы ушел от Мананы из-за Саши.

- Это ложь, это отвратительно, - кричит Манана, но в результате, из страха потерять свое лицо в глазах окружающих, скатывается на уровень той же лжи. Она тоже клевещет на Сашу, объясняя неудавшуюся жизнь с Егором, якобы вмешательством Саши.

В 19 веке чайку убивает ружье, в 21 веке чайку убивают безнравственность и ложь!

Ложь, трусость убивают личность.

В финале Саша, оклеветанный ими обоими, наивно полагающий, что он действительно является причиной их разрыва, жертвует собой и уходит в приют. Он наивно просит прощения у оболгавших его врагов, и просит Манану хоть иногда приезжать к нему, но последняя фраза — «И Лариса ему это отвезет» — говорит о том, что Манана уже отреклась от него, она никогда к нему не приедет.

Итак, слабая Сойка и сильный Орел, объединившись, своей ложью вместе убивают беспомощную Чайку.

Однако мы здесь имеем еще два трупа, век-то 21, куда более сложный, чем 19-ый с его кодексами дворянской чести.

Манана, для которой главное в жизни семья, родители, муж, дети, из чистой, высоко порядочной, любящей женщины, пережив жестокое предательство Егора, превращается в бездушную личность, отрекшуюся и от Саши и от бывшего возлюбленного.

Она тоже убита. И так Егору и говорит: Ты ударил меня ребром ладони по горлу. Ты убил меня. Я мертва.

Ее месть Егору, картина «Всякая любовь священна», уничтожает Егора и возносит ее на вершину успеха.

Она победила, ценой утраты своей личности, ценой убийства возлюбленного.

Все трое, они - пострадавшие.

В рассказе есть еще незаметные герои. Это вещи, материальная сторона. Запахи Саши, не желающие покидать его комнату-клетку, сама комната, не желающая отпускать запахи, которые она считает своими, половицы, видевшие не одно поколение людей, рассвет в окне, подсказавший Манане, откуда ее боль, серая стена, закрывающая Саше мир.

И вещи, и люди, и птицы, животные, насекомые — все они составляют единое целое, взаимодействуют друг с другом, влияют друга на друга, и друг без друга не существуют. Потому что все вместе они — Вселенная, в которой взаимосвязано все, и все на все влияет.

Новелла начинается словами: это отвратительно, как отвратительно! Так характеризует картину на выставке посетительница. Такими же словами характеризует Манана предложение Егора, свалить все на Чайку, оболгать его. И тем не менее, именно так она и поступает.

Отвратительна не картина на выставке, отвратительно то, что в конце концов происходит в новелле, где жестокость убивает любовь, ненависть, порожденная жестокостью, убивает любимого, сила и слабость, объединившись, убивают еще более слабого.

Что мы имеем в финале? Ту же горечь, что в чеховской «Чайке», но на более коротком промежутке времени, в более приземленном варианте, вместо ружья — жалкое, трусливое вранье. Треплев, не нашедший ответа своей любви и места в жизни, кончает с собой. Манана - убивает любимого человека.

Большая Плоть побеждает Дух.

В 19-м веке Нине Заречной, родители, посчитавшие ее безнравственной, отказывают от дома. В 21 веке - безнравственность превозносится как вершина искусства.

Двадцать первый век — грязный, отвратительный, меняет приоритеты.

(О! Да у меня ведь тоже получился некоторый декаданс)))))

Там еще есть много мелочей, о которых я говорить не буду, и так много рассказала, и точно знаю, что меня сейчас упрекнут в том, что, мол, если произведение надо толковать, то не стоило его писать.

На это я отвечу, что не «толковать», а дать направление «растолковке».

Читатель привык рассматривать произведение само по себе, и это нормально и правильно. Но в данном случае, рассказ надо рассматривать в контексте чеховской пьесы. Это просто такая литературная игра (а почему бы и не поиграть?) — взять известное произведение, оттолкнуться от него, пустить действие в противоположную сторону или погрузить в другой век, и понаблюдать, что будет. Иногда получается неожиданно, герои такое вытворяют!

Я эти игры называю Антифраз (потому что не Парафраз, а совсем даже наоборот).

Вот такими антифразами являются «В ночь под Рождество» - антифраз к Гоголю, «Пробка» - антифраз к «В чаще» и «Ворота Расёмон» Акутогавы Рюноскэ, «Слова, которые нами руководят» - к «Дороги, которые мы выбираем» О. Генри.

А «Сойка» к «Чайке»))))

Жизнь тяжела и скучна, так что игры ее замечательно красят.

И еще, прочитал мой товарищ Вася рассказ «Акт милосердия», примчался ко мне и кричит: ты чего это меня таким подонком вывела? Убью на месте!

Пришлось ему объяснить, что Василий — выдуманный персонаж, не существующий в жизни, о конкретных людях я не пишу, боясь обидеть, и вообще, всех котов Васьками зовут, так что? Он успокоился.

Вот потому и предваряю этот рассказ таким длинным предисловием, чтобы живые Егор или Манана на меня не обиделись. У них прототипов нет, они обобщенные образы. Не обижайтесь на меня и не убивайте.


Виктория КОЛТУНОВА

Если Вы желаете оказать нашему изданию посильную материальную помощь, нажмите кнопку «Поддержать журнал», которую Вы увидите ниже, пожертвовав сумму, которую Вы посчитаете нужным. Благодарим заранее!
Поддержать журнал
ДЛЯ РАСПРОСТРАНЕНИЯ ПУБЛИКАЦИИ ПО СОЦИАЛЬНЫМ СЕТЯМ, ЖМИТЕ НА ЭТИ ЗНАЧКИ



Оставить комментарий:

Текст сообщения*
Защита от автоматических сообщений
Загрузить изображение