По ночам на крыше скапливалась роса. Тяжелые капли срывались с черепичной крыши и гулко падали на холодную горную землю.

Ночью дом жил своей самостоятельной и таинственной жизнью. В нем что-то шуршало, поскрипывало, вздыхало. Казалось, что в дом вселилась живая душа.

Старый Анзор просыпался от этих поскрипываний, от стука ставень, от шума ветра в спелом початнике и от звона капель росы. И уже не спал до утра. Он становился на колени на старый потертый коврик и тихо, почти беззвучно молился. Просил Бога вернуть ему отнятого городом сына. Всю жизнь он твердо верил в милость Аллаха. Он был убежден, что Бог могуч и добр и выполнит любую просьбу, только нужно хорошенько его попросить. И он просил в своих молитвах терпеливо и настойчиво. Но по мере того, как проходило время, а Шахби не приезжал, Анзор, пугаясь сам своих мыслей, думал, что может быть, никакого Бога и нет. А люди сами придумали себе в утешение. Потому что будь он на небе, он услышал бы его молитвы и вернул ему сына. И тогда он забыл о Боге. И перестал молиться. А сын по-прежнему слал только письма. Писал, что строит новую установку на нефтеперерабатывающем заводе, оборудование иностранное, купленное за золото, и потому нужно уложиться с его монтажом в срок. И вот его больше года не было дома.

Днем, когда старый Анзор пас овец, ему некогда было думать о сыне. Но вечером когда старуха зажигала очаг и травы за окном пряно и остро пахли, старик поднимался на гребень хребта, откуда видна была вся долина, и долго ждал до холодных и нестерпимо острых, колючих звезд: не покажется на дороге Шахби.

А когда устал ждать, спустился в долину, где в селе была почта. Долго в нерешительности топтался в тесной комнате, пропахшей сургучом, пока на него не обратила внимание заведующая почтой, молоденькая девушка.

- Вам что нужно, дедушка? – спросила она у старика, и глаза ее, чудные, черные глаза, весело блеснули, словно две черные молнии. – Вы уже давно стоите здесь…Вам помочь чем-нибудь?

Старик подумал, что она могла бы стать хорошей женой Шахби.

-Письмо надо написать сыну.

-Вам дать бумагу и ручку? Я сейчас. Садитесь за стол. Или, может быть, вы не можете писать? Так продиктуйте тогда. Я напишу.

«Какая предупредительная девушка» - подумал старик. И опустился на стул за закапанный чернилами и сургучом стол.

-Спасибо, - обрадовался старик. Неловко было признаваться ему этой молоденькой совсем еще девушке с золотыми сережками в маленьких розовых ушах, с гладкой прической, удивительно идущей ей, что и в самом деле не мог писать. Жизнь прожил, а писать не научился. Все было не досуг.

Девушка вернулась с бумагой, конвертом и ручкой. Села рядом.

-Диктуйте, - сказала просто.

Легко сказать – диктуйте. Он сразу вспотел. Оттого, что все свои мысли нужно передоверить девушке. А это оказалось совсем не просто. Разве скажешь то, что у тебя на душе? Какими передашь словами? И потом, кто знает, что это за девушка. Может, понесет весть по селу: вот, мол, старик не может зазвать сына домой. А какой он горец, если сын его не слушает? В горах от века было так, что слово старшего – закон для младшего.

-Ну что же вы, дедушка?

-Пиши так. Мы, слава Богу, с матерью живы и здоровы. А ты, пожалуйста, приезжай домой.

Девушка взглянула на старка и улыбнулась. Чуть-чуть, уголками кизиловых губ. И старик сразу насторожился. «Выходит, я прошу его. Не пристало старому Анзору просить. Он должен просто приказать сыну приехать. Но он ведь взрослый. И зачем задевать его самолюбие?» Он надолго задумался. Девушка терпеливо ждала. И своим терпением она снова понравилась старику. Тороплив только ручей в горах. Потому и мелок.

-Давай писать снова, - сказал он.

-Пиши просто. Шахби, приезжай домой.

Мать заболела маленько…

Ручка бойко заспешила в руках девушки.

-Нет. Подожди. Так тоже не надо. Волноваться будет. Заторопится. А может, у него неотложные дела? Так нельзя. И на старуху, гляди, не ровен час, беду накличешь. Установку строит на заводе. Французскую, - не вытерпел, похвастался он. Но в тоже время сделал сообщение девушке, чтоб вникла в его положение. Чтобы не осуждала, что вот дожился старик, сын носа домой не кажет. Каждому ведь не объяснишь, почему сын не приезжает. Он окончательно разволновался. На вислом носу проступили капельки пота. Он снял высокую каракулевую папаху торопливо, как то даже суетливо, совершенно не свойственно для него вытерся большим клетчатым платком и снова задумался. Что же ему написать сыну такое, чтобы тот понял, что пора появиться дома? Негоже заставлять стариков так долго ждать.

Девушка ничем не выдавала своего нетерпения. Только лукаво время от времени поглядывала на старика. А тот сидел высокий и неприступный, как монумент. Одетый в торжественный бешмет по случаю приезда в долину, на центральную усадьбу колхоза, опирался на толстую деревянную трость обеими руками и смотрел в пол, на котором покоились его могучие ноги, обутые в хромовые сапоги. Поверх сапог были одеты еще калоши.

-А может, - прервала девушка его думы, - вам просто послать телеграмму?

- Правильно дочка, - обрадовался Анзор. Но тут же опять поник. Что он мог написать в телеграмме? Он не любит телеграмм прежде всего потому, что их читали все, через чьи руки они проходят. И еще телеграмма ассоциируется для него какими-то важными, неординарными событиями. А какое событие в том, что старик соскучился по сыну? Он знал, что раз Шахби не едет, значит, у него и в самом деле по горло работы. И незачем его зря беспокоить.

-Ничего не надо писать, дочка. Спасибо тебе большое, - старик неловко поднялся и, надев папаху, ссутулившись, направился к двери. И тут же у порога нос к носу столкнулся с главным агрономом.

-Как там Шахби? – спросил он, поздоровавшись со стариком.

-Слава Богу, хорошо, - сказал сдержанно старик.

-Скоро приедет в гости?

-Скоро, - пообещал старик.

-Передавай привет ему!

-Спасибо.

Анзор неспеша забрался на лошадь и тронулся в путь. Поскорее убраться от почты. Еще агроном, слава Богу, не спросил, что он там делал. Пришлось бы конфузиться, что-то придумывать. Не скажешь же правду, что приезжал дать сыну телеграмму, да так и не дал.

На выезд из села навстречу ему попалась председательская машина. Председатель резко затормозил. Грузно выбрался из машины. Пришлось и Анзору сойти с коня. Они церемонно поздоровались, обнялись и каснулись друг друга холодными щеками.

-Как там на кошаре? – спросил председатель.

-Ты же знаешь, Махмуд, у нас всегда все в порядке. Корма завезли. Кошару утеплили. Плотники хорошо поработали. Спасибо тебе.

-Чего ж меня благодарить? Не для меня же делали? Давно хотел с вами поговорить. Не тяжело вам работать? Может, отдохнуть пора?

-А что мне делать на пенсии? Старуху караулить?

-Я не к тому, что хочу сопроводить вас на отдых. Просто беспокоюсь: может, тяжело вам?

-А у тебя есть кем меня заменить? – насмешливо спросил Анзор. –В горы не очень-то молодежь загонишь. День и ночь расхваливаем в газетах, по радио, теперь вот по телевидению еще, как хорошо в городе, а потом удивляемся, что молодежь в селе не остается. А чего ж ей оставаться, когда ее так упорно в город заманивают?

-Верно-верно говорите, - вздохнул председатель. –Вот и твой Шахби в городе строит. Конечно, там проще. Есть и деньги, и техника, и квалифицированные рабочие. Там работать можно. Он бы у нас покрутился. Привет ему передавайте, да посоветуйте в колхоз вернуться. Нам толковый инженер-строитель позарез нужен, - он снова церемонно обнял старика, коснулся его колючей щеки и забрался в машину. С завистью смотрел, как старик легко влетел в седло и погнал лошадь по дороге. «Как сговорились, - думал старик, - все спрашивают о сыне. Дался им Шахби. По правде говоря, у сына своя жизнь. И незачем в нее влазить. Он давно уже не мальчик. И знает что к чему. Каждый должен знать свое место в жизни. Шахби, кажется, его нашел. Не сидеть же ему в отцовском доме, только потому, что он в нем родился? Конечно, хорошо было бы. Но только кому? Вот вопрос. Анзору? Марьям? Шахби? Он уже привык к городу. И дома чувствует себя гостем. Конечно, Анзор мог бы настоять, чтобы Шахби приехал домой совсем. В колхозе работы хватает. Но Шахби нужно что-то другое. Ему масштаб подавай ему теперь скучно в селе. И тут нечего не поделаешь. Плох тот отец который думает о себе. А не о детях».

Марьям его встретила за воротами

-Написал сыну?

-А что я должен был написать? – притворился Анзор. И что за глазастая такая старуха. Ничего от нее не скроешь. Выходит, поняла, зачем он ездил в долину, хоть и бровью не повела.

-Если письмо не написал, дал бы телеграмму.

-Зачем? Он занят. Будет время – приедет.

-Кого обманываешь? – Марьям горько покачала головой и пошла в дом. Ставить старику обед.

Ночью он долго ворочался в постели.

-Не мучался бы, А отпросился на пару дней и съездил бы в город, - сказала Марьям.

- С чего ты взяла, что я мучаюсь? – строго оборвал старуху Анзор. – Просто не спиться. Должно быть, к непогоде. Бессонница одолевает.

-Знаю я твою бессонницу, - вздохнула жена.

- Что ты можешь знать, женщина? – еще строже проговорил Анзор. И она промолчала.

- Значит, письмо не написал и телеграмму не дал?

- Нет

- Зачем же ездил в долину?

Анзор не ответил. И в тишине не замечаемые днем громко и назойливо стучали ходики.

Шахби приехал в конце октября, в одну из суббот, когда его уже перестали ждать.

Анзор стоял в сумерках у ворот. Пустая луна одна висела в бездонном небе, среди оглушающего мирового пространства. И ее мертвый щемящий свет падал на старую башню, на яблоню, в овраг. И спелые поздние яблоки лунами отсвечивали в жесткой предзимней траве. Шахби был не один.

Анзор сдержанно обнял сына.

- Друга вот привез.

- Вадим, - представился друг.

Анзор с достоинством сказал:

- Прошу в дом. Гостю всегда рады.

- Мы вместе учились в институте, - сказал Шахби. Вместе жили в общежитии. Вместе строили французскую установку на заводе. Решили вот вместе приехать... У нас набежало несколько отгулов.

- На работе все в порядке? – спросил Анзор. – А как здоровье?

Сын ответил, и Анзор по существу замолчал на весь вечер. Молча смотрел, как сын с Вадимом уплетали свежий сыр с душистым домашним хлебом, как рвали молодыми крепкими зубами курятину и незаметно перебирал четки.

Шахби сначала было как-то не по себе от сурового облика отца. Но мерное постукивание часов на стене, мерное движение четок в его руках успокоили его, и он незаметно стал поглядывать на старика. На его пергаментное аскетическое лицо, на аккуратную бороду, где не было ни одного темного волоса, на жесткие брови из-под которых смотрели умные пронзительные глаза, на большие руки с крупными венами, неторопливо перебирающие четки, и ему показалось, что это сама вечность сейчас перед ним. И успокоение вошло в его душу. И ему странно думать, что час назад они торопились, голосовали на дороге, а еще раньше метались по городу в поисках подарков старикам среди городской сутолоки и гама, грохота трамваев, шарканья ног, среди водоворота разговоров, визга тормозов, гари и вони, среди всего того, что именуется одним словом – город.

Господи, как все это выглядело нелепо рядом с отцом, с тенью древней башни за стеклами дома, рядом с потемневшими от времен коврами на стенах, с помятыми, потускневшими от времени и бесчисленных человеческих прикосновений кувшинами, которые носили, наверно, многие женщины еще до рождения Шахби, может быть, когда и его отца еще не было на свете в помине, а были только это горы. И эта башня. И дома тоже не было. А жизнь была…

Старик иногда взглядывал на Шахби и, казалось, все понимал, о чем тот думает.

Мать суетилась, светилась радостью и несла одно угощение за другим. Казалось, этой едой можно было накормить взвод солдат. Но Шахби с Вадимом истребляли пищу, как молотилки, молодыми крепкими зубами. И Анзор улыбался, вспоминая себя молодого. Тогда он тоже ел много. И все время хотел есть. Теперь он довольствовался самой малостью. Вот и теперь он только нехотя пожевал кусочек чурека и запил его глотком молока.

-Ты что же, отец, ничего не ешь? – спросил Шахби с набитым ртом.

-Ты лучше следи, чтобы твой товарищ хорошо поел, - улыбнулся старик. И это была его единственная улыбка за весь вечер.

Окно было распахнуто во двор. Старик привык спать так. При свежем воздухе. Иначе ему не хватало воздуха. И он слышал, как по горе пробежала лиса. Словно воздух колыхнулся. Пискнула полевка, мелькнула тень совы.

Луна катилась к горе. Ее свет бил прямо в противоположную стену.

Шахби с Вадимом вышли на веранду, и старик услышал, как Вадим сказал: «Какой суровый у тебя отец». И с замиранием сердца слушал, что ответит сын.

-Это только кажется. Этикет гор. Он должен быть всегда суров и сдержан. На самом деле он не таков. У него сердце ребенка. И потом, он обижен, что я так долго не приезжал.

-Но ты же не мог.

-Им от этого с матерью не легче.

-Хорошо здесь, - сказал Вадим.

-Здорово, ответил Шахби. – Как жаль, что я редко приезжаю. Ты знаешь, в городе, в суматохе как-то невольно забываешь их. Вспоминаешь легко, как яблоню в саду или тень облака над горою. Как часть гор. А когда приеду, сердце рвется от жалос­ти, что они здесь, а я там. «Слава Богу, — от­метил про себя старик, что сын не забыл нас». Нехорошо было подслушивать их разговор. Но что он мог сделать? Не заткнуть же уши. И ему приятно было узнать, что сын любит их, что не забыл родного края. И он, успоко­енный, уснул. И уже не слышал, как Марьям вошла, посидела рядом с ним, повздыхала и снова ушла к себе, в другую комнату.

Старик проснулся, как всегда, на рассвете, когда солнца не было еще и в помине. Вскоре скрипнула дверь и старик увидел, как на веранду вышел Вадим. Увидел в окно открытые глава старика.

- Я разбудил вас?— спросил смущенно Вадим.

- Мой сон легок. За горой орел пролетит, а я слышу. Ты спал бы. Зачем так рано поднялся?

- Выспался. У вас здесь, наверно, та­кой воздух. Спал мало, а чувствую себя совершенно свежим. Шахби говорил, что нуж­но убрать кукурузу, а я огорода не вижу.

- Огород за домом, в балке. Ты гость отдыхай, пожалуйста. Кукурузу мы уберем сами. Почему так долго не приезжал к нам?

- А кто его знает? Как-то так получа­лось все время. Собираешься, собираешься, а в последний момент обязательно что-нибудь помешает.

- А мы со старухой ждали тебя каж­дое лето. Наш дом — это твой дом. Ты это запомни.

- Спасибо.

- Ты спасибо не говори. Спасибо не надо. Надо приезжать чаше.

- Правильно, отец, — сказал, вырас­тая на пороге, Шахби. — И вообще, по-мое­му, пора на огород.

- Не надо, — сказал старик. — Сами управимся. Спешить некуда. Помаленьку вы­ломаем. Куда она денется? До снега уберем.

- Нет-нет, мы пойдем. Пока мать завт­рак приготовит, мы успеем размяться.

- Сейчас роса. Вымокнете. Нужно по­дождать, когда подсохнет, — сказал старик. — Сейчас росы холодные. Легко простыть.

- Ничего с нами не будет до самой смерти, — рассмеялся Вадим.

- В самом деле, мы пойдем, — сказал сын. — Чего зря терять время?

- Вы лучше возьмите ружья и отправ­ляйтесь в горы. Если повезет, подстрелите серну или тура. Они сейчас нагуляли жир. А не хотите идти в горы, отправляйтесь в лес. Повезет, медведя увидите. Или косулю.

- Неужели здесь есть звери? — уди­вился Вадим.

- Не то что в старые времена, но есть, — ответил старик.

- Мы пойдем ломать кукурузу, — от­ветил Шахби, а поохотимся как-нибудь в другой раз.

- Ну смотрите, вам виднее, — сказал старик. Но ему приятно было слышать, что сын предпочел охоте дела по дому. — Тогда и я с вами пойду. И так как сын с Вадимом не возражали, он тоже взял ведро, надел ре­зиновые сапоги, телогрейку, и они пошли в огород. Высокая трава была осыпана холод­ной росой. И брюки всех троих сразу про­мокли выше колен. Старик почувствовал, как сырая ткань похолодела и потяжелела, но знал, что за работой быстро согреется. И они принялись за дело. Он с удовольствием раз­дирал плотные рубашки на початках и, на­полнив ведро кукурузой, не спеша ссыпал в кучу здесь же, на огороде.

Взошло солнце и скоро высушило росу. Несколько раз появлялась старуха, приглашая на завтрак. Но все трое разохотились и про­должали быстро работать. Холодный утрен­ний воздух только подгонял их работать еще быстрее.

Солнце уже поднялось к зениту, когда старик решительно настоял прекратить рабо­ту и идти обедать. Он сам мог бы работать голодным весь день. Но сына с другом непре­менно нужно было накормить.

Они пошли к дому, и каждый несколь­ко раз обернулся на сияющую золотым блес­ком кучу початков.

- Неплохо поработали, а отец? — спросил, улыбаясь Шахби.

- Слава Богу, урожай неплохой, — от­ветил старик. — К вечеру половину огорода уберем.

Старик, неспеша, вымыл руки во дворе. Марьям поливала из узкого горлышка кувши­на. Тонкая струя била в ладони, рассыпалась водяной пылью. Марьям продолжала поли­вать сыну и Шахби, а старик поднялся в дом. Зорким глазом осмотрел стол и остался до­волен. На столе стояло большое деревянное блюдо. На блюде дымились большие куски жирной баранины. Баранина лежала на ку­курузных галушках. В больших пиалах дымился бульон с пятаками жира. В маленьких чашечках аппетитно пахла чесночная приправа.

На белых тарелках горою лежали чапельги с творогом. В керамической глубокой миске золотился аккуратно нарезанный со­товый мед. На маленьком столике поблески­вал горячий самовар.

Старик представил, как молодежь на­бросится на еду и улыбнулся. Налил себе чаю в небольшую, с треснувшим краешком пиа­лу и неспеша прихлебнул, выбрав самый ма­ленький кусочек сахару. Ни к мясу, ни к га­лушкам он даже не притронулся. Отодвинул чапельги. Он давно уже не испытывал аппе­тита. И ел только потому, что надо было есть.

После обеда они работали до тех пор, пока не рассыпались в небе кукурузными зер­нами звезды. Потом они еще долго таскали янтарные початки ведрами в плетеную сапетку. И только когда отнесли последние выло­манные за день кочаны, почувствовали, как устали. У старика ломило поясницу. Все тело было словно отбитое. Горели пальцы, разодранные о жесткую кожуру початков до крови. И он заснул мертвым сном, как не спал уже давно.

С восходом солнца они снова были на огороде. Закончили работу только к концу следующего дня. Старик работал рядом с ними. Он только ненадолго отлучился в ота­ру, проверил, все ли там в порядке, и скоро вернулся. У него был надежный подпасок, проработавший с ним много лет, и его можно было не проверять. Но он все-таки сходил на кутан и теперь был спокоен.

Срезав острыми сернами по охапке по­чатинка, они завалились на него, решив се­годня уже ничего не делать. Лежали и смот­рели, как с высокой горы медленно ползет туман. Его клочья казались на склонах ота­рой овец.

- Ночью будет здесь, — сказал Анзор. — А завтра пойдет дождь.

- В дождь, наверно, здесь ужасно скуч­но, — сказал Вадим.

- Зачем скучно? — удивился старик. — Скучно не бывает. Дела много. Когда много дела, скучать некогда.

- Вам сколько лет? — спросил Вадим.

- Много, — ответил старик.

- На пенсию можете идти?

- А почему нет? Могу. Хоть сейчас.

- А почему не уходите?

- Зачем? Человек живет, пока живет его дело. А дела нет, зачем жить?

- Как зачем? — растерялся Вадим. — Ну дома что-нибудь бы делали.

- Дома есть жена, — сказал Анзор. Если я начну ее дела делать, что делать тогда ей?

- Ну тогда переехали бы к Шахби в город.

- Зачем? — спросил просто старик.

- Как зачем? Все стремятся в город.

- Зачем? — снова спросил старик.

- В городе веселей. Магазинов много. Хлеб готовый продают. Не надо печь самим. Поликлиника рядом. Больница.

- Нам не надо в поликлинику. Мы не болеем, — сказал старик. — А хлеб лучше есть свежим, только что испеченным в до­машней печи.

- Здесь грязь, — не сдавался Вадим. — Вот начнутся дожди, и вы будете отреза­ны от всего мира.

- Наш мир — наши горы, — сказал старик — А грязь... Какая грязь? Это же зем­ля. Зачем грязь? Земля грязной не бывает. Станет сыро, сапоги наденем. Бурку наденем. Хорошо!

- Странный вы, — не утерпел Вадим.

- Столько людей каждый день из села переезжает в город. А вы не хотите.

- Не хочу, — подтвердил старик. — У нас многие уехали. Бог им судья. Я здесь умру. В городе пока еще не научились хлеб выращивать. И овец пасти. Так что мне там делать? Асфальтом сыт не будешь. Вон горы голые. Аулы рушатся. Дороги зарастают. В город люди уехали. А ведь растили кукурузу, овец пасли, коров. А что теперь? Тоскует зем­ля. Дичает. В горы надо ехать, а не в город.

- Здесь хорошо, — сказал Шахби. — Особенно летом. Когда луга цветут. Пчелы гудят, шмели. Жаворонки заливаются. Кра­сота. Ты знаешь, иной раз на стройке так вымотаюсь, что белому свету не рад. Тогда вспомню вот эту гору, лес, пение птиц и слов­но глоток воды из родника выпью. Давай на следующий год приедем сюда на весь отпуск. Смотри, какая красота вокруг! Порою мне ка­жется, что я живу не в те долгие дни на строй­ке, когда в бесконечных заботах маюсь, гоню план, просиживаю на собраниях, порчу кому-то нервы, а кто-то — мне, а вот в такие дни, когда я дома. Когда я и горы. Я и тишина. Тогда, кажется, чувствуешь самую суть, тай­ну жизни. И смертную связь со всем живым в этом мире. Что ты — частица этого луга, поля, вечерней зари. Этого тумана. Старой башни. Оврага. Всего, что тебя окружает. Человека надо чаще оставлять наедине с при­родой. Тогда он будет помнить, что он — человек. Что он конечен. Бесконечен только мир. Тогда мы будем добрей. Внимательней друг к другу. Заботливей. Черт знает, почему мы живем так, словно нам жить вечно. А жизнь коротка, как вспышка молнии. Иной не успеет понять что к чему, а жизнь уж, глядь, прошла. Каждому из нас свойственно само­обольщаться. Мы думаем, что у нас еще все впереди. Все лучшее. Самое важное. Это свойственно каждому. И тебе, Вадим. И мне. Понимаешь, когда я прошлой зимой сорвал­ся с лесов и летел головой вниз, то знал: это все. Внизу, в полутора десятках метров, был бетонный пол. И я врежусь в него головой. Я даже представил, как разлетятся мои мозги и забрызгают пол и стены. И кого-нибудь из вас вырвет при виде этой картины. Тогда я понял, что жить нужно сейчас. Каждый миг. Каждую минуту, каждую секунду. Потом уже ничего может не быть.

- Когда это случилось? — насторожил­ся Анзор.— Почему мы с матерью ничего не знали?

- А зачем вам знать? — ответил Шах­би. — Только бы зря переволновались.

- Он везучий, — вступился Вадим. — Летел вниз головой и в двух метрах от бе­тонного пола застрял ногой в строительных лесах. Можно сказать, второй раз родился. Или выиграл по лотерейному билету.

«И нам ни слова не сообщил, — поду­мал с укоризной Анзор. Хотя сам, поставив себя на место сына, подумал, что поступил бы так же. А значит, и ругать нечего. Видно, у него опасная работа, а никогда не говорил. Нужно спросить. Обязательно. А может, и съездить самому посмотреть, где он работа­ет. Что за установку построил».

Утром, как и предсказывал Анзор, пал туман. Моросил мелкий холодный дождь. И они весь день резали серпами мокрый початник, охапками сносили его к дому и уклады­вали под навесом. Завтра сыну нужно было уезжать. И они спешили. Последние охапки принесли при свете фонаря, который держа­ла Марьям. Она упорно уговаривала прекра­тить работу. Но ее никто не слушал. Старик старался не отстать от молодых. И рядом с ними, кажется, помолодел сам. Глаза его мо­лодо поблескивали, спина распрямилась, он еще больше похудел за эти дни, легок был на ногу и носился ничуть не меньше сына или Вадима. Напрасно они уговаривали его уйти домой. Он делал вид, что не слышал. Игнорировал. И они оставили его в покое.

Старуха, боясь за него, все-таки заста­вила ночью напарить ноги с горчицей. На всякий случай. И уложила в постель, как маленького, заставив надеть шерстяные вязаные носки и теплое белье. Он действительно чувствовал легкий озноб, но потом согрелся пол теплым одеялом и полушубком, наброшен­ным сверху, и затих. Но сон не шел. И он не торопил его. Стена, отделявшая от соседней комнаты, была тонкая, и он прекрасно слы­шал разговор сына с Вадимом.

- Отца не уговаривал переехать в го­род? — спросил Вадим.

- Ты же знаешь, что это бесполезно,— вздохнул Шахби.

- А он тебя не просил остаться дома? Все-таки старые у тебя родители.

- Конечно, они были бы рады. И ра­бота в колхозе найдется. Только я привык к масштабу стройки. А здесь что?

- А если он тебя попросит?

- Тогда я останусь. Ты же знаешь наши обычаи. У нас не принято перечить старшим. Слово отца — закон. Но он так не сделает.

- Почему?

Анзор так и замер. Что же ответит сын? Он был доволен его ответом насчет обычаев гор и не сомневался, что если бы сыну при­казал, тот бы подчинился и остался дома. Но ему приятно было услышать это из уст само­го сына.

- Видишь ли, отец у меня хоть и не­грамотный, но умный и рассудительный че­ловек. И, как любой отец, хочет добра мне. Так?

- Так.

- А если так, он не скажет мне такого, что будет мне не по нутру. Он знает, что я привык к городу. Что мне там хорошо. У меня работа, друзья. Как порвать со всем этим?

- Тогда отец твой — мудрый старик,— подытожил Вадим.

-Я тебе о том и толкую.

Старик выслушал ответ сына и с усмешкой подумал: «Придется председателю колхоза искать другого инженера. На Шахби рассчитывать не приходится».

Ему горько было сознавать, что им со старухой придется доживать век одним, без сына. Но одновременно он был горд, что сын вырос таким, каким он и хотел его видеть.

- А ты сказал отцу, что уезжаешь за границу на три года? — снова услышал старик голос Вадима.

- Завтра скажу. Когда уезжать будем. Зачем лишний раз волновать?

- А со страной уже решено?

- Решено, — Шахби назвал одну из арабских стран.

И старик подумал о том, что раньше горцы если и оказывались за границей, то только по дороге в Мекку. Куда совершали хадж к святым местам. А теперь сын поедет строить завод. Наверно, такой же, как он стро­ит дома. И снова им овладели сложные чув­ства. Сначала обида, что сын уедет далеко. А вдруг с ним или Марьям что-нибудь случит­ся? Позор. Хотя чего пугаться? Сейчас раке­ты на Венеру летают. А уж сын как-нибудь прилетит в случае чего, успокоил он себя. Значит, ценят моего сына, моего Шахби, на работе, раз предложили ехать за границу. Не каждому предложат, это даже полуумному ясно. Понравилась ему и рассудительность сына. Если бы он в первый день сообщил, что поедет за границу, Марьям каждый день уговаривала бы его не делать этого. Женщина есть женщина. Она живет чувствами. Серд­цем. А мужчина должен жить рассудком. Может, сказать сыну о девушке, работающей на почте? Марьям была бы довольна снохой. Впрочем, раз сын сам и словом не говорит о женитьбе, нужно ли ему заводить разговор? Они теперешние дети с институтским образованием стали самостоятельными. Сами выбирают себе жен. Может, они и верно! Так лучше! Им жить, им и выбирать. Недавно вон сосед Багаудин, колхозный сторож, засватал для своего сына невесту. Сын ее в глаза не видел. Подчинился старику. Женился, а что хорошего вышло? Ничего. Разбежались че­рез месяц. Нет, время ломает старые устои. Тут ничего не поделаешь. И река в ущелье нет-нет да и меняет свое русло. Нет ничего вечного. Вечна только наша любовь к детям и тревога за них. А хорошо было бы все-таки женить Шахби. Справить свадьбу, да такую, чтоб долго помнили в горах. Он бы не по­скупился для свадьбы сына.

Старик за своими думами не заметил сразу, что разговор в соседней комнате давно смолк и воцарилась тишина. Было слышно, как дождь осторожно стучит по крыше, ца­рапается по стеклам, словно хочет попросить­ся в дом, да смелости не хватает.

Старик покосился глазом в окно и уви­дел в проеме туч островок чистого неба. А в нем мигали, переливались холодные звезды.

Перед утром налетел ветер и разогнал тучи. И день, вопреки ожиданиям, выдался ясный и солнечный. И хоть тепла в осеннем солнце было немного, как в остывающем сердце, все же глаз радовался ему.

Старый Анзор стоял под яблоней и смотрел, как сын с Вадимом побежали умы­ваться к роднику. Старик знал, какая сейчас холодная вода, но останавливать парней не стал. Ничего с ними не сделается от холод­ной воды.

Шахби нагнулся к роднику, и Анзор его глазами увидел маленькие упругие кулачки воды, бьющие с песчаного дна.

Шахби и Вадим умылись, а потом ста­ли дурачиться, брызгать друг в друга водой, хватая ее пригоршнями. Парни весело смея­лись и гонялись друг за другом по оврагу.

Анзор смотрел на баловство парней и неожиданно вспомнил свое возвращение в родные места.

Они ехали через Волгу, и Марьям обра­тила внимание, что он не пьет воду.

- Ты не заболел? — спросила она уча­стливо.

- Отстань, старуха, — не мог он ей в самом деле объяснить, что если бы он выпил сейчас всю волжскую воду, она бы все равно не утолила его жажды.

В Грозном на вокзале, куда бы ни упи­рался взгляд, всюду продавали воду. Ее пред­лагали зазывные голоса бойких лоточниц. Воду продавали в передвижных тележках. Бутылки с минеральной водой, вспотевшие, манящие, выглядывали из окошек пищевых ларьков. Дразнили своими яркими этикетками.

«Можно подумать, что в городе ничего нет кроме воды», — подумал с усмешкой Ан­зор, чувствуя, как печет внутри и язык не по­ворачивается от жажды. Он был недоволен этим. Покрикивал на Марьям и Шахби. Ему казалось, что они медленно помогают ему носить вещи на нанятую машину, слишком медленно поворачиваются. Недостаточно проворно увязывают узлы.

И потом, когда подъехали к самым го­рам и машина уже не могла подняться даль­ше и они пересели на подводу, которая пота­щилась по пыльной, кочковатой дороге, из­резанной глухими колеями, ему казалось, что они едут слишком медленно.

Он пребывал в каком-то возбужденно-странном состоянии. Глаза его лихорадочно блестели. Его била нервная дрожь. Но он ста­рался не выдать себя. И прятал волнение за чрезмерной строгостью и сухостью.

У чистого, как слеза, родника волы ос­тановились сами. Им, видно, был привычен этот путь по горам. И здесь было постоянное место их отдыха. Волы принялись, неспеша цедить воду своими мягкими губами из сруб­ленной колоды. Принялись пить и Марьям, набирая воду ладонями и проливая ее на пла­тье, хватая льющуюся влагу между пальцев. Ноги ее были тоже все обрызганы роднико­вой водой.

- Ты разве не хочешь пить? — спро­сила она Анзора. Она была счастлива. Ее дви­жения стали резкими и молодыми.

Анзор с презрением отвернулся от родника, как только они подъехали к нему. И смотрел куда-то вверх, туда, где туманились, дрожали в мареве горы, и сейчас покрытые снегом. Он думал о чем-то своем и не хотел пускать жену в свои думы.

Когда они наконец подъехали к дому, Анзор свалил вещи прямо на землю и, боль­ше не взглянув на них, пошел по склону, по мягкой густой траве в балку. Туда, где когда-то пел, булькал, лопотал его родник. Он помнил все эти годы, как вместе с водой выле­тали из земли пузырьки воздуха. Они подни­мались на стеклянную поверхность крохот­ного озерца и весело лопались.

Анзор так спешил тогда, что поскольз­нулся. Но не замедлил шага. Сердце его уча­щенно билось. Он сбежал в балку и расте­рянно остановился. Родника не было. Сухое ложе оврага. Отшлифованное ливневыми потоками, оно блестело, словно отполирован­ное.

«Как же так? — говорил он громко и растерянно. — Как же так? Куда он мог деть­ся? Он не мог исчезнуть сам по себе».

Давным-давно, когда еще был малень­ким, как былинка, он часами лежал у края родничка и следил, как упругие кулачки воды поднимают песок со дна. Тогда ему казалось, что это маленькие и нетерпеливые руки са­мого родника. Он казался маленькому Анзору живым существом. Работящим и неугомон­ным. И глядя, как работает родничок, неуто­мимо пробиваясь из глубин земли на повер­хность, он терял реальное ощущение време­ни. Ему хотелось чего-то несбыточного, вы­сокого, недостижимого. Но чего он обязатель­но достигнет, когда станет большим.

-Эгей! — окликнула Анзора жена. — Нужно заносить вещи в дом. Куда ты пропал?

Анзор нетерпеливо отмахнулся от жены и сел на короткую мягкую траву. Он сидел неподвижно, глядя на сухое ложе балки, по­том тяжело поднялся и побрел к дому. Марь­ям ворчала, занося вещи. Анзор не обращал на нее внимания. Он разбросал вещи, взял под ними лопату, попробовал пальцем лез­вие. Оно было не очень острое. Но он не за­хотел терять время на заточку. Проверил просто по привычке. И снова пошел в балку.

«Совсем рехнулся от радости», ка­чала головой Марьям. Но остановить мужа не решалась. Она знала его характер. И если он что-нибудь решил сделать — лучше ему не мешать. Он все равно сделает, несмотря ни на что.

Анзор долго ходил по балке, щупал зем­лю, приседал на корточки, разминал пересох­шие комья и наконец, поплевав в жесткие ла­дони, решительно взялся за лопату. Он по­нял, что родник ушел в землю и принялся копать неподатливую каменистую почву. Здесь нужна была кирка. Но он не хотел воз­вращаться еще раз к дому. Решил обойтись одной лопатой. Вскоре он вспотел и снял чер­кеску. Отбросил папаху. Солнце стремитель­но катилось к неровной белой линии гор. Анзор устал, но ни разу не присел отдохнуть.

Внизу, в долине, зажглись огни. Но он не замечал их. Он упорно загонял лопату в неподатливую землю и выковыривал камни и глину. Потом стало копать легче. Камней больше не было. Взошла луна. Замелькали летучие мыши. Слышно было, как кто-то стал спускаться по склону. Но Анзор даже не обер­нулся. Шаги затихли рядом. Это пришла Ма­рьям. Рубаха на Анзоре потемнела от пота. Руки его дрожали. Он тяжело дышал, и Ма­рьям с жалостью смотрела на него.

- Я принесла тебе поесть, - сказала она негромко.

Анзор не ответил. Он усердно продол­жал копать. Как будто сейчас от этого зави­села его жизнь.

- Отложил бы до завтра. Успеется. Отдохнул бы с дороги, — опять напомнила о себе жена. И он снова промолчал, думая о своем. A думал он о том, что не уйдет отсю­да, пока не найдет свой родник. Если даже ему придется прокопать землю насквозь. Ему придавало сил то, что он представлял, как зав­тра Марьям придет сюда с кудалом, зачерпнет серебряной воды; как черпала мать Анзора и его бабка. Он думал о том, что не дол­жен иссякнуть родник его рода. Иначе, зачем он жил на свете? И что передаст сыну? При воспоминании о сыне он улыбнулся.

- Отдохни, — просит его Марьям, - мокрый весь.

И опять он не ответил жене, чувствуя, как глина стала сильней налипать на лопату. Он присел на корточки, взял кусок, насыщен­ный влагой, и радостно цокнул языком. «Те­перь скоро», — подумал он и снова налег, радостно чувствуя, как тяжело бьется серд­це, готовое вот-вот выскочить из груди. Точ­но так же билось оно у него, когда он привел в дом молодую черноглазую Марьям. Давно это было. Но он помнил и сейчас то ясное летнее утро. Еще не взошло солнце, а Марь­ям уже поднялась, тихо, чтобы не разбудить его. Но он услышал и скоро вышел вслед за ней. Она спустилась к роднику, умывалась студеной водой и чему-то улыбалась. Навер­но, молодому счастью. Он смотрел на нее, и сердце его бешено билось...

Пошел песок. Анзор перестал копать. Старательно обравнял стенки, поправил пес­чаное дно и присел на траву, наблюдая, как дно быстро покрывается водой. Скоро муть осела, и тогда он увидел, как в лунном свете толкаются кулачки родничка, бьющего из тайных глубин земли.

Анзор присев на корточки, зачерпнул горсть воды, потом другую, третью. Он пил долго, как лошадь после трудного дня.

- Я сегодня напился впервые за много лет, — сказал он жене и сыну и запел старую чеченскую песню, слышанную от бабки: Нет ничего краше отчизны и слаще воды, чем вода родных гор.

Марьям качала головой в такт печаль­ной песне и незаметно вытирала слезы, чтобы Анзор не заметил.

Oни уже спустились к самой подошве горы, а старик все стоял и смотрел им вслед, словно надеялся, что они вернутся. Старик запретил сыну говорить, что он уезжает за границу. Сказал: «Напишешь оттуда. Так для матери будет легче. Незачем зря тревожить старуху». И еще он подумал, что, может быть, это последняя их встреча с сыном. Потому что в его возрасте случается всякое. И все-таки продолжал надеяться на будущую встре­чу, которая будет теперь нескоро. Потому как если что и греет человека в этом мире, так это только надежда.

Он заметил, что сын и Вадим огляну­лись и понял, что они смотрят на горы, вчера еще рыжие, в жесткой коричневой траве, а сегодня уже выбеленные первым снегом.

«Ранний в этом году снег, — подумал старик. — Очень ранний. Никогда такого еще не было». И молча пошел к дому. Над домом поднимался дым. Марьям впервые в эту осень затопила в доме. И пахучий светлый столб дыма поднимался высоко в холодное небо и казался старому Анзору выше снеговых гор, выше самого неба.

Он вспомнил, что еще не задал сена овцам, и направился к ближней копне сена.

До начала войны в Чечне оставалось меньше месяца.