В Екатеринодарском аэропорту его арестовали... Позже выяснилось, что таково было распоряжение желавшего избавиться от него полковника Мостыры, нынешнего начальника местного управления МБ, купленного наркомафией. Но в текущий момент полковник Скрыбочкин ничего не знал – и после скоротечного рукопашного боя, стоя в одних наручниках и набедренной повязке перед незнакомым майором, возмущался:

- Ты ответишь! Я сполнял свой долг взарубежом - дак што ж, за это сразу по морде? Запомни: нихто ещё безнаказуемо не дотрагивался до полконика Скрыбочкина!

- Брось, - скосоротился майор, дыша перегаром. - Скрыбочкин погиб, об этом во всех газетах писали... Так что можешь назваться хоть Наполеоном, всё равно на дурака не прокосишь.

Его отвели в одиночную камеру. Минут десять Скрыбочкин ходил взад-вперёд, разыскивая внутри себя незаметные входы и выходы для успокоительных мыслей. Затем постучал в железную дверь и сказал проявившемуся в прямоугольной «кормушке» пучеглазому сержанту:

- Чуешь, земеля, я голодовку покамест не санкционирувал. Принеси пожрать.

Надзиратель возмущённо закрутил ноздрями:

- Вот щас кликну хлопцев с охраны, отмолотим тебя - дак сразу о жратве вспоминать забудешь! - и захлопнул глазок.

Через время Скрыбочкин вновь постучал. И едва откинулась крышка «кормушки», плюнул через неё накопленную загодя слюну.

- А-а-а! - заорал сержант. - За что?! Мужики, идите сюда, тута беспредельщик один мне в харю через «телевизор» плюнул!

Шестеро блюстителей ворвались в камеру позади мокрого от слюны сержанта. Скрыбочкин принялся радостно их избивать. Его старания длились минут пять. До тех пор, пока противники не поняли, что жизнь дороже оскорблённых погонов, и удалились, с трудом заперев дверь перед старавшимся выдавиться на волю заключённым.

Полковник Скрыбочкин дал просохнуть поту. И огляделся по сторонам, словно только что оказался в камере. Вокруг не было ничего, только параша, нары да лампочка в небольшой нише над дверью. Скрыбочкин встал на парашу, подпрыгнул наискось и схватился за решётку, ограждавшую лампочку. После чего отпустил ноги, оставшись висеть на руках. Его босые ступни теперь раскачивались как раз на уровне дверной «кормушки». Куда он и направил свой голос:

- Прощайте, люди! Да здравствует демократия!

Вскоре «кормушка» открылась. Секунду внутренний сержант взирал на серые полковничьи ноги. Потом воскликнул:

- Гля, повесился, сукин потрох! Тьфу ты, обратно начальство вздрючит... Эй, братва, приглядите кто-нибудь за моими камерами! Я - к Случкусу: у меня тут один овощ дуба врезал!

...Когда в камеру испуганным шагом ворвался толстообразный начальник тюрьмы полковник Случкус в сопровождении молодой женщины врачебного вида и державшегося за скулу сержанта, Скрыбочкин задумчиво справлял нужду на казённой параше.

- Ну? - зловеще встопорщил брови Случкус. - Где повешенный?

- Вот он, - растерянно затряс лицом сержант в сторону погружённого в естественную надобность Скрыбочкина.

- Эй, придурок, - позвала заключённого медицинская работница. - Может, этот мудошлёп камеры перепутал? Ты сейчас вешался?

- Было б на чём, - хмыкнул Скрыбочкин. И незамедлительно перешёл в наступление:

- Когда жрать дадите?

- Так, - начальник тюрьмы повернулся к сержанту. - Значит, ты, Шконкин, мать твою, будешь меня…

Что он хотел сказать, никто не понял. Потому что из-за нервной слабости Случкус ударил сержанта. Тот вылетел в коридор. Следом покинул камеру и начальник тюрьмы, сердитый, вместе со своей врачебной принадлежностью.

...Ещё несколько часов Скрыбочкин жил, как на погосте, без питательного рациона, перерабатывая один спёртый воздух. Потом, изъяв оконную решётку вместе с частью стены, постучал ею в дверь. Крышка «кормушки» отворилась; но теперь учёный Шконкин держал свою лицевую часть безопасном отдалении:

-Чего тебе, падаль обречённая?

- Да хучь чайку похлебать ба...

- Кровью упьёсся. Зубами своимя в худбол играть будешь, паря.

- Ладно, - согласился Скрыбочкин. - Пожирай, если можешь, мою баланду. Но упреждаю: я на неё навёл порчу. Сдохнешь, раз хочешь обделять пищей эхстрацэнсов.

- Это ты-то - эхстрацэнс? Врёшь, падла.

- Ха, - радостно перекособочил лицо Скрыбочкин. - Да я любую хворобу сымаю голыми руками. В один сеанс!

- Та ну тебя, - Шконкин захлопнул глазок.

Прошло несколько минут.

Надзиратель Шконкин вернулся и открыл камеру:

- Слышь, а по этому самому… ну… по геморрою ты, случаем, не целительствуешь?

- Геморрой мне не дюже неинтересно.

- Почему?

- А потому што слишком простое заболевание.

- Да если б у тебя так жопа болела, - обиделся сержант, - посмотрел бы я, как ты сказал бы, что это простое заболевание!

- Дак легко же лечится. А чего там: руки наложил - тепло пошло. Руки отнял - энергия освободилась от избытка увсякой херомантии и утекла в космос. Хотя, конечно, это не каждый экстрацэнс спроворится. Это тоже уметь надобно.

- Вот ты и давай его, этот геморрой проклятый - в космос, а? Могёшь? А?

- Приблизительно за две минуты могу.

- И замечательно! А я тебе вечерком баландочки тёпленькой поднесу! Могу даже водяры... А лечиться давай прямо сейчас.

- А чего откладывать, - одобрил Скрыбочкин. – Давай прямо сейчас. У меня как раз богатая энергия в ногтях скопилася. Сымай штаны.

- Зачем ш-штаны?

- Затем, што я ж не голову буду тебе от геморроя исцелять. Скидывай галихфе и вставай раком, штоб проще было на твои унутренности руки наложить.

Шконкин с сомнением снял форменные брюки. И принял указанную позицию. Его сверхсрочный зад свидетельствовал о временах застоя и питании ворованными у заключённых передачами.

Сосредоточенно спрямив брови, Скрыбочкин от души влупил босой пяткой по ягодицам Шконкина. Надзиратель врезался головой в стену и сполз на плинтус. Однако полковник Скрыбочкин этого уже не видел. Он летел по коридору, отмыкая все подряд камеры надзирательскими ключами и выкрикивая:

- Братцы! Увсех завтра в Чернобыль отправляют! Штоб саркохфаг для России изымать силами заключённых! В обмен на газ! Отакое лихо на наши головы! Спасайтеся, пока не облучённые!

Шконкин очнулся и в спутавшейся нижней одежде постарался исчезнуть. Но его опознали появившиеся из камер заключённые. Хотя не били. А лишь скрутили члены полотенцами и с одетой на голову табуреткой повели заложником по коридору.

…Вскоре в заложники взяли весь тюремный персонал. На свободе остался только полковник Случкус. По чистой случайности запершись в сортире немного вздремнуть, он теперь находился в полном сознании, но его не могли выкурить даже угрозой, что бросят гранату.

Устроив баррикаду у тюремных ворот, повстанцы выдвинули условие: полная свобода всем сразу и каждому персонально хотя бы по миллиону рублей, чтобы жить первоначальный период на воле до следующей посадки... Власти это условие принять отказались.

Штурм начался через несколько часов. Спецназ с криком: «Ура!» вылетел из складок местности и в полминуты уничтожил только что подошедшую сюда демонстрацию сексуальных меньшинств. Которую из прочих мест изгоняли не желавшие полового равноправия городские жители. 

Тюремные ворота отворились. Из них выпихнули привязанного верёвкой за ногу Шконкина без галифе, но с карабином в руках. По команде Скрыбочкина: «Давай, Шмонькин, шмаляй их с богом!» он произвёл предупредительный выстрел под себя.

Спецназ отступил. И находился в засаде весь следующий месяц, пока правительство совещалось и запрашивало разрешения у разных международных организаций, чтоб не нарушать права человека.

Противники текущего режима радовались телерепортажам из тюрьмы, понимая, что диалектика в застенках не мрёт вопреки временному торжеству капитализма. Хотя было неясно, к какой фракции отнести повстанцев: то ли к крайне правым, то ли к крайне левым. Просматривались и ошибки в тактике: сначала следовало захватить телефон, телеграф, почту и многое иное, зафиксированное в работе классика революционной теории.

…Когда в тюрьме иссякли припасы съестного, повстанцы выдвинули ультиматум властям, заявив, что употребят в пищу запершегося в клозете Случкуса. Хотя знали, что к упомянутому моменту начальник тюрьмы не содержал в себе ничего питательного, потому как третий день не производил через дверь даже голодных матюгов.

Между делом зеки отстреливали пролетавших над тюремным двором голубей и ворон, а некоторые делали вылазки на бродяжничавших без пользы кошек и собак – впрочем, почти безуспешно, потому что рыночная экономика давно подмела всю живность для чебуреков и шаурмы...

Наконец российское командование решилось на штурм.

Тюремный двор забросали гранатами со слезоточивым газом... В это время над городом появился новый антициклон, и ветер переменился. Газ мутным облаком прошёл сквозь регулярных военных, и они повалились на асфальт, заходясь в кашле. А бывшие заключённые ринулись навстречу свободе и независимости - и рассосались по екатеринодарским улицам. Где впоследствии вскоре были изловлены поодиночке... Дальше всех сумел добраться испуганный Шконкин: его задержала пограничная собака на азербайджанской границе, пока остальной наряд делил гашиш с местными контрабандистами...

Только Скрыбочкин никуда не торопился. С помощью гранаты он снял дверь в сортире, где второй месяц провожал себя в последний путь полковник Случкус. Подняв его на руки, Скрыбочкин тихим шагом выбрался за ворота и дождался спецназовских подкреплений.

- Хотели, гады, полковнмика из собой унесть, - пояснил он. - Заложником, наверное.

- Спасибо. От души, - приложил ладонь к бронежилету спецназовский комбат. - Фамилия-то твоя как будет?

- Зачем?

- Чтобы к награде представить.

- Не-е, обойдуся без наград, - помотал головой Скрыбочкин. – Ить я просто исделал то, што каждый постарался бы на моём месте. Ежли б смог.

И, попрощавшись за руку с восхищённым комбатом, направился своей дорогой.

Скромный гражданин великой державы, всегда готовый к незаметному подвигу...