Если вас притесняют рейдеры или в отношении вас сфабриковали дело, вам давно пора ознакомиться с нашим алгоритмом победы!
Создайте на нашей платформе свой информационный ресурс, который идеально поможет в достижении ваших целей!
…Очевидцы утверждают, будто больше всего на свете неподражаемый генсек ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев любил две вещи: попить водочки под хорошую закуску и поохотиться на зайцев. И так совпало, что осенью, в середине пятидесятых, СССР посетил его коллега из ГДР – Вальтер Ульбрихт. Тоже генсек, только, как говорят в народе, германского розлива. Как и было принято, Хрущев повозил его по советским достопримечательностям. Однако прибыл в Москву его немецкий гость явно не для этого.
Митрич - не духовидец или экстрасенс какой, но иной раз не гнушается заглянуть в будущее по насущным вопросам. Дело полезное, поскольку от многих неприятностей уберегает.
Чтобы недолго ходить за примером, взять хоть недавний случай, чуть не завершившийся плачевным знаком препинания… Как-то среди белого дня шагает Митрич по своим неприметным делам - и видит: на обочине, вблизи автобусной остановки, незнакомый мужик (хоть и в единственном лице, но здоровенная орясина) за неясную провинность почём зря дубасит палкой козла, привязанного к придорожному столбу. Животному промеж побоями, само собой, траву жрать некогда, потому оно скачет и базлает по-козлиному, чтобы хозяину стало понятнее, какие у него по этому поводу возникают болевые ощущения... И полбеды, если б Митрич заурядным образом пожалел бедного козла - а то вдруг останавливается и пытается представить ближайшее будущее, которое должно проистечь из его дальнейших действий.
А действия, по его мнению, простые...
Ужас и неожиданность могут подстерегать каждого. Особенно если человек только что проснулся и ещё сам не представляет, на каком свете находится его мыслительная деятельность. Так случилось и со студентом универа Петром Калькиным, когда одним непохожим на другие зимним днём он проснулся от ощущения дискомфорта, к которому тотчас добавилось и некое зрительное недовосприятие. Калькин подошёл к зеркалу и не понял: оттуда выглядывало чужеродное, словно развороченное взрывом гранаты красное хлебало, не имевшее ничего общего со своим обладателем. Парадокс?
Но обратное усилие памяти прояснило неожиданность. Дело в том, что Пётр Калькин на своём курсе круче всех успевал по французскому, но этого ему казалось мало; и вот, чтоб увеличить разрыв между собой и однокурсниками, он решил приобрести филигранный парижский прононс. Это представлялось простым после приватного совета преподавательницы Изабеллы Лазаревны Неврубьянц вставить себе на ночь в каждую ноздрю по сухой горошине, разбухание которых обещало обеспечить к утру лёгкую деформацию носа вкупе с искомым прононсом.
Виртуальные частицы сквозь Петровича проходят. И Петровичу не спится: он на кухне колобродит. Матерится, недовольный тёплой водкою из кружки, ест огурчик малосольный и идет к своей подружке - бабе Рае, зло храпящей под заштопанной периной. Страшен, будто в дикой чаще, ейный посвист соловьиный!
Он ложится тихо рядом. Мысли муторны и странны. Под его тяжёлым взглядом подыхают тараканы; муха бьется о гардину хоботатой головой; и - покидая паутину - заползают за обои пауки, которым жутко... А Петровичу мешает - рядом - эта проститутка, что с Морфеем согрешает. Может, ей набить сусала иль поджечь, плеснув бензину, чтобы мыслить не мешала и ценила как мужчину? Нет, нельзя: глядишь, посадят; и уж точно на работе по головке не погладят. Скажут: «Вновь, Петрович, пьёте!» И зачем такое надо, чтобы все его журили и тринадцатой зарплаты на собрании лишили?!
Лучи карманных фонариков казались чересчур яркими в темноте подземелья. Они ощупывали густую неприветливую кромешность, натыкаясь на стены, покрытые испариной невесть откуда взявшегося конденсата, скользили по их поверхности неспешно и осторожно - и, отражённые, напоминали злобные глаза затаившихся во мраке животных.
То тут, то там в блуждании световых пятен становились различимыми полуосыпавшиеся закопченные мозаичные панно с изображениями батальных сцен. Впрочем, видно было совсем немного, а домысливать в уме не получалось: пищи для воображения здесь и без того хватало. Темнота казалась недоброй. Она несла в себе смутно осознаваемую, но неотступную угрозу.