Литераторы: проза, поэзия, рецензии

На дворе стоял 1996 год. Переливаясь всеми цветами радуги на фоне надвигающихся сумерек, ресторан “Астория” малоприметного провинциального российского городка Баргвинска жил обычной жизнью. Все было, как всегда. Между столиками взад-вперед сновали официанты с подносами. Неподалеку от входа, в отблесках люминисцирующих рисунков миниюбок и маек в сеточку, ожидали клиентов напомаженные «ночные бабочки». Гвалт захмелевшей толпы танцующих в центре зала тесно переплетался с отзвуками электрогитар...

…Очевидцы утверждают, будто больше всего на свете неподражаемый генсек ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев любил две вещи: попить водочки под хорошую закуску и поохотиться на зайцев. И так совпало, что осенью, в середине пятидесятых, СССР посетил его коллега из ГДР – Вальтер Ульбрихт. Тоже генсек, только, как говорят в народе, германского розлива. Как и было принято, Хрущев повозил его по советским достопримечательностям. Однако прибыл в Москву его немецкий гость явно не для этого.

Митрич - не духовидец или экстрасенс какой, но иной раз не гнушается заглянуть в будущее по насущным вопросам. Дело полезное, поскольку от многих неприятностей уберегает.
Чтобы недолго ходить за примером, взять хоть недавний случай, чуть не завершившийся плачевным знаком препинания… Как-то среди белого дня шагает Митрич по своим неприметным делам - и видит: на обочине, вблизи автобусной остановки, незнакомый мужик (хоть и в единственном лице, но здоровенная орясина) за неясную провинность почём зря дубасит палкой козла, привязанного к придорожному столбу. Животному промеж побоями, само собой, траву жрать некогда, потому оно скачет и базлает по-козлиному, чтобы хозяину стало понятнее, какие у него по этому поводу возникают болевые ощущения... И полбеды, если б Митрич заурядным образом пожалел бедного козла - а то вдруг останавливается и пытается представить ближайшее будущее, которое должно проистечь из его дальнейших действий.
А действия, по его мнению, простые...

Ужас и неожиданность могут подстерегать каждого. Особенно если человек только что проснулся и ещё сам не представляет, на каком свете находится его мыслительная деятельность. Так случилось и со студентом универа Петром Калькиным, когда одним непохожим на другие зимним днём он проснулся от ощущения дискомфорта, к которому тотчас добавилось и некое зрительное недовосприятие. Калькин подошёл к зеркалу и не понял: оттуда выглядывало чужеродное, словно развороченное взрывом гранаты красное хлебало, не имевшее ничего общего со своим обладателем. Парадокс?
Но обратное усилие памяти прояснило неожиданность. Дело в том, что Пётр Калькин на своём курсе круче всех успевал по французскому, но этого ему казалось мало; и вот, чтоб увеличить разрыв между собой и однокурсниками, он решил приобрести филигранный парижский прононс. Это представлялось простым после приватного совета преподавательницы Изабеллы Лазаревны Неврубьянц вставить себе на ночь в каждую ноздрю по сухой горошине, разбухание которых обещало обеспечить к утру лёгкую деформацию носа вкупе с искомым прононсом.

Виртуальные частицы сквозь Петровича проходят. И Петровичу не спится: он на кухне колобродит. Матерится, недовольный тёплой водкою из кружки, ест огурчик малосольный и идет к своей подружке - бабе Рае, зло храпящей под заштопанной периной. Страшен, будто в дикой чаще, ейный посвист соловьиный!
Он ложится тихо рядом. Мысли муторны и странны. Под его тяжёлым взглядом подыхают тараканы; муха бьется о гардину хоботатой головой; и - покидая паутину - заползают за обои пауки, которым жутко... А Петровичу мешает - рядом - эта проститутка, что с Морфеем согрешает. Может, ей набить сусала иль поджечь, плеснув бензину, чтобы мыслить не мешала и ценила как мужчину? Нет, нельзя: глядишь, посадят; и уж точно на работе по головке не погладят. Скажут: «Вновь, Петрович, пьёте!» И зачем такое надо, чтобы все его журили и тринадцатой зарплаты на собрании лишили?!