Литераторы: проза, поэзия, рецензии

Ужас и неожиданность могут подстерегать каждого. Особенно если человек только что проснулся и ещё сам не представляет, на каком свете находится его мыслительная деятельность. Так случилось и со студентом универа Петром Калькиным, когда одним непохожим на другие зимним днём он проснулся от ощущения дискомфорта, к которому тотчас добавилось и некое зрительное недовосприятие. Калькин подошёл к зеркалу и не понял: оттуда выглядывало чужеродное, словно развороченное взрывом гранаты красное хлебало, не имевшее ничего общего со своим обладателем. Парадокс?
Но обратное усилие памяти прояснило неожиданность. Дело в том, что Пётр Калькин на своём курсе круче всех успевал по французскому, но этого ему казалось мало; и вот, чтоб увеличить разрыв между собой и однокурсниками, он решил приобрести филигранный парижский прононс. Это представлялось простым после приватного совета преподавательницы Изабеллы Лазаревны Неврубьянц вставить себе на ночь в каждую ноздрю по сухой горошине, разбухание которых обещало обеспечить к утру лёгкую деформацию носа вкупе с искомым прононсом.

Виртуальные частицы сквозь Петровича проходят. И Петровичу не спится: он на кухне колобродит. Матерится, недовольный тёплой водкою из кружки, ест огурчик малосольный и идет к своей подружке - бабе Рае, зло храпящей под заштопанной периной. Страшен, будто в дикой чаще, ейный посвист соловьиный!
Он ложится тихо рядом. Мысли муторны и странны. Под его тяжёлым взглядом подыхают тараканы; муха бьется о гардину хоботатой головой; и - покидая паутину - заползают за обои пауки, которым жутко... А Петровичу мешает - рядом - эта проститутка, что с Морфеем согрешает. Может, ей набить сусала иль поджечь, плеснув бензину, чтобы мыслить не мешала и ценила как мужчину? Нет, нельзя: глядишь, посадят; и уж точно на работе по головке не погладят. Скажут: «Вновь, Петрович, пьёте!» И зачем такое надо, чтобы все его журили и тринадцатой зарплаты на собрании лишили?!

Лучи карманных фонариков казались чересчур яркими в темноте подземелья. Они ощупывали густую неприветливую кромешность, натыкаясь на стены, покрытые испариной невесть откуда взявшегося конденсата, скользили по их поверхности неспешно и осторожно - и, отражённые, напоминали злобные глаза затаившихся во мраке животных.
То тут, то там в блуждании световых пятен становились различимыми полуосыпавшиеся закопченные мозаичные панно с изображениями батальных сцен. Впрочем, видно было совсем немного, а домысливать в уме не получалось: пищи для воображения здесь и без того хватало. Темнота казалась недоброй. Она несла в себе смутно осознаваемую, но неотступную угрозу.

МИХАИЛ ШОЛОХОВ: "...ИМЕЮ ОГРОМНУЮ БИБ-КУ..."

КАК РОЖДАЮТСЯ НОВЫЕ СЛОВА

Перед налётом на банк Сталин и Камо обычно пили пиво. Как-то раз в Тифлисе, купив бочонок этого напитка, они обнаружили, что у них не осталось денег на закуску. Тогда подпольщики подошли к бабке, торговавшей на улице варёными раками, и экспроприировали у неё ведро членистоногих.
Осерчавшая старушка грозила им вслед кулаками и кричала: «Ух, анчихристы! РАКЕТИРЫ!»

Клавдия Петровна поставила тяжёлые сумки на тротуарную плитку, которой была вымощена остановка, и с тоской посмотрела на скамейку, плотно занятую дожидавшимся трамвая народом. Разумеется, никто и не подумал уступить ей место... В последнее время люди стали недобрыми. Ничего удивительного: сейчас каждый сам за себя, даже дети малые. Потому и воров, и жуликов полно... Вспомнился случай, который произошёл с ней на рынке с месяц тому назад. Клавдия Петровна тогда стояла в очереди за подсолнечным маслом, и вдруг почувствовала какое-то движение в кармане своего плаща. Обернувшись, увидела мальчонку лет семи. Тот изготовился дать дёру, но не успел: Клавдия Петровна проворно схватила пацана за шиворот.
- Ой, бабушка, отпустите! Я больше никогда, никогда не буду! - всхлипывал воришка.